И тут я замечаю, как я ослабляю контроль над своей злостью к пытаюсь смягчить ток:
— Возможно, мне следовало бы смотреть на это так: Симона — дитя войны. Ее юность была чем угодно, но только не нормальной. Я бы сказал, что она меченная войной. Такими, в сущности, являемся все мы — меченые, сломанные — или как там еще. — Старик согласно кивает, а я продолжаю говорить: — И вот наше короткое счастливое существование довольно быстро превратилось в ад, потому что везде проглядывали обман и ложь и даже твердой почвы под ногами больше не было. Чего у Симоны не отнимешь, так это сверхактивную фантазию, направленную во зло.
— Нда… — говорит старик, в то время когда мы маленькими глотками допиваем остатки виски, а затем он еще раз говорит: — Нда, ну а теперь наверно пора спать. Ты, правда, можешь поспать завтра, нет, сегодня, в самолете.
— А тебе не нужно будет принимать гостей.
* * *
«Трапеза перед казнью», думаю я, усаживаясь в столовой за привычный стол, за которым сидят старик и шеф. Что за бредовая идея покинуть корабль. В одиночку через Африку! Что я потерял среди негров?
Так как старик слегка озабоченно смотрит на меня со стороны, то я говорю:
— Надеюсь, со мной не случится такое, что я опять заговорю о «неграх». Сразу же после войны со мной произошел неприятный случай, когда в одной берлинской галерее черный музыкант великолепно играл «рег», и, когда он сделал паузу, я спросил: «Почему негр не играет?» Я получил нахлобучку от хозяйки галереи: «Нельзя говорить „негр“!» — набросилась она на меня. Тогда я повторил: «Почему не играет господин негр?»
— Это же отдельная раса, — говорит шеф. — Ведь говорят же индеец об индейце — или нет?
— В наши дни, — добродушно говорит старик, — вероятно, корректнее будет говорить «господин индеец»… Ты все свои вещи собрал? — спрашивает он меня теперь уже чуть ли не в третий раз.
— Да, совсем небольшой багаж. Могу ли я то, что я не в состоянии взять с собой, оставить в моей каюте?
— Я сейчас же распоряжусь, чтобы ее закрыли, а потом все отошлю тебе домой.
Я еще раз обхожу всех по очереди и прощаюсь, спускаюсь также к китайцам, которым я все же, несмотря на то, что старик сказал, что они не ждут никакой благодарности, сунул в руки по банкноте, — многочисленные поклоны, много добрых пожеланий. Они мне пригодятся.
Когда старик видит, как я бегаю по палубе, он говорит:
— У тебя еще есть время. Сейчас стюард, делает, вероятно, последние приготовления, мы еще можем выпить у меня чаю.
— Хорошая идея!
В то время, когда мы потягиваем наш чай с ромом, я собираюсь с духом и говорю: