По-прежнему молчал на оскорбленья,
Одно читалось на его лице:
Что ждет по справедливости решенья,
Однако всё утратил он в конце.
И тот: «Скажу для предостереженья:
Давай другое место подберем,
Хоть ты безумец, я плачу добром!»
XXXVII
В то время солнце минуло зенит,
И тени укорачиваться стали,
И сузились, приняв нелепый вид,
Как будто тонко их нарисовали.
Сильней цикада в зарослях звенит;
Как факелы, долины запылали;
Недвижен воздух, и деревьев сень
От зноя не спасала в жаркий день.
XXXVIII
Мой Диониджи, красный от загара,
Весь, будто свежее яйцо, в поту,
Сказал другим: «Не вынесу я жара,
Как хочешь, Джанфранческо, я пойду,
А то недалеко и до удара.
Мне оставаться здесь невмоготу,
При этом пекле только сумасброды
Добычу ждут как у моря погоды».
XXXIX
Так заявив, вскочил он на коня,
Не дожидаясь Джанфранческо-друга,
И те за ним, коней своих гоня,
Помчались к дому; всем уж стало туго.
Последним Капеллайо шел, стеня
И высунув язык, как от недуга.
Был в эту пору зной невыносим,
Пылала нива – так казалось им.
XL
Вернулись кто веселый, кто понурый,
А кто – набив добычею суму.
Там были беспокойные натуры,
Которым мало, судя по всему;
Гильельмо шел обиженный и хмурый,
Ведь ссора, знать, не по душе ему.
А Джанфранческо и не знал заботы —
Потешился от этакой охоты.
XLI
Пришли домой; тут, отвязав собак,
На псарню их отводит Капеллайо;
Из погреба с вином достали бак,
Несут стаканы, жаждою пылая.
Настало время россказней и врак —
Охота обсуждается былая;
Прокисшее вино – треббьяно мнят,
Всех яства предстоящие манят.
XLII
Рассевшись за столом, сперва молчали,
Но челюсти залязгали: еда!
Остыли, распаленные вначале,
И разговоры начались тогда:
Те ястребов заслуги отмечали,
Те обелялись: дескать, не беда;
А те, о ястребах не зная толком,
Сочли, что лучше выпить тихомолком.
XLIII
Но комом в горле встал один вопрос —
О Фолье и Гильельмо, бывших в ссоре.
Тут Диониджи словом мир принес,
Сказав Гильельмо: «Позабудь о горе.
Не принимая ничего всерьез,
В том утешенье обретешь ты вскоре.
Подобно мне посдержаннее будь:
О ястребе я не грущу ничуть».
XLIV
Такие речи сладостного стиля
Пришлись Гильельмо явно по нутру.
Он добр душою был и без усилья
Смог помириться с Фолье на пиру.
Он молвил кротко, как обретший крылья:
«Мне ссориться с тобою не к добру,
Так пусть раздор наш миром завершится».
Потом ко сну все стали расходиться.
XLIVa
Уже садилось солнце в океан.
– А Пульчи где? – Луиджи возвратился,
Корона – за столом и, верно, пьян;
А Джансимоне, этот удалился
К керамике своей, уж больно рьян.
Тут всяк, навеселе, разговорился
И стрекотал без удержу притом
За кубками, что пенились вином.