— А ружье чье?
— Мое, — еле слышно ответил Сережа.
— Как же это? Я, парень, порядок знаю. Где ты его взял?
— Купил.
— Кто ж тебе продал?
— Я в магазине, на Кузнецком… Мне один старик предложил… записал в свой билет… и купил… Он инвалид… Я и обрадовался.
— «Обрадовался»! — передразнил его капитан, что-то записывая на бланке. — Инвалид, говоришь? Ладно, пошли дальше… И часто ты там охотишься? Хе! Охотник! Нет, слушай… ты меня просто удивляешь, парень… Ну, я понимаю, поехал бы за город, походил бы там, может, зайчика поднял… Я и сам охотник! А то ведь куда? В зоопарк! Даже не знаю, как это расценить.
— Так у нас же это… разрешение… Я бы не пошел просто так. Мой товарищ там часто рисует всяких зверей. Его там хорошо знают. Его и попросили, а он меня позвал….
— Кто его попросил?
— Не знаю. Кажется, Мантейфель.
— Кто такой?
— Кажется, профессор, биолог. Я не знаю точно.
— Вот видишь: «не знаю», «кажется»… А пошел все-таки. Разве так можно? И главное — ружье не оформлено. — Он скосился на запотевшее ружье, стоящее там, за барьером, уже как будто бы чужое для Сережи. — Какого калибра? Шестнадцатого?
— Да, — вибрирующим вздохом ответил Сережа…
Капитан вдруг разозлился почему-то и крикнул злобно:
— Ну чего ты в ворону-то эту вцепился?! В мешке тоже ворона! Зачем они тебе?
Сережа не удержался от слез и заплакал, корча лицо в мучительных, обидных слезах, крепясь что есть силы, но уже не владея собой…
Капитан, как будто не замечая слез, все так же грозно крикнул опять:
— Что тебе в этих воронах?! Есть, что ли, собрался? Говори!
Сережа звонко, сквозь слезы, жалобно выкрикнул:
— Да!
Капитан загремел стулом, пристально вгляделся в плачущего парнишку, нахмурился и поднял доску на петлях, молча вышел из-за барьера. Глухим голосом тихо спросил:
— Отец-то где?
Сереже стало вдруг так жалко себя, что он разрыдался, размазывая окровавленной рукой слезы по лицу, не выпуская при этом из другой руки ворону… А когда капитан положил на потную его голову горячую, сухую свою ладонь, он даже вскрикнул, как от боли, и крик этот получился писклявым, как визг.
— Он без… без… без… — никак не мог выговорить он это страшное «без вести пропал».
— А мать? Ты один у нее? — спросил чуть ли не шепотом капитан, задумчиво поглаживая его по голове.
— Два младших… два брата еще… — сдерживая рыдания, хлюпая мокрым носом, еле-еле выговорил Сережа, обливаясь слезами. — А мама… она истопницей работает… А Сашка… сказал, что вороны… что вкусные они и их можно… есть… Я и пошел. Простите меня, пожалуйста, я больше не буду, — сказал он и закрыл глаза, из которых никак не переставали течь слезы.