На следующее утро вся деревня была взволнована известием о краже. Годфри, как и другие, усердно выслушивал и обсуждал различные толки и даже побывал у каменоломни. Дождь смыл без остатка все следы, но при тщательном осмотре места была найдена полузатопленная в грязь «трутница», жестяная коробка с куском трута, кремнем и огнивом. Как выяснилось, трутница не принадлежала Сайлесу, ибо та единственная, которой он когда-либо обладал, лежала на своем месте на полке. Поэтому все единодушно пришли к выводу, что коробка, найденная в канаве, имеет прямое отношение к покраже. Впрочем, значительное меньшинство, недоверчиво покачивая головой, продолжало намекать, что кражу подобного рода едва ли можно раскрыть при помощи какой-то там трутницы, что в рассказе мастера Марнера есть много подозрительного и что уже бывали такие случаи, когда человек сам причинял себе зло, а потом заставлял правосудие искать виновного. Но когда их просили объяснить, на чем такое их мнение основано и зачем было мастеру Марнеру выдумывать то, чего не было, они лишь снова качали головой и указывали, что замыслы другого человека не всегда можно понять, а затем каждый имеет право на свое собственное мнение, основательное или безосновательное, и, наконец, всем известно, что ткач полоумный.
Мистер Мэси, хотя он и был в числе защитников Марнера от всяких обвинений в обмане, также отвергал версию о связи трутницы с покражей. Он даже считал это предположение нечестивым, направленным на то, чтобы люди поверили, будто преступление совершено человеческими руками, и забыли, что существует сила, способная унести гинеи, не трогая кирпичей. Тем не менее, он резко упрекнул мистера Туки, когда этот рьяный молодой человек, поддерживая точку зрения своего патрона, как наиболее приличествующую приходскому псаломщику, зашел в своих рассуждениях еще дальше, усомнившись, правильно ли будет подвергать судебному следствию обстоятельства столь таинственные.
— Как будто судьи и констебли могут выяснить все на свете! — заключил мистер Туки.
— Ну, не перегибайте палку, Туки! — сказал мистер Мэси, укоризненно покачивая головой. — Вы всегда так: если я бросаю камень и попадаю в цель, вы думаете, что можете бросить еще лучше, и бросаете дальше чем надо. Я не одобряю догадок насчет трутницы, но я ничего не говорил против судей и констеблей, ибо их поставил король Георг, а служителю церкви было бы не к лицу нападать на короля.
В то время как эти споры велись вне стен «Радуги», в зале гостиницы, под председательством пастора мистера Крекенторпа и при участии сквайра Кесса и других уважаемых прихожан, происходило совещание деревенского «высшего света». Мистеру Снелу, человеку, привычному, по его словам, соображать, что к чему, пришло в голову связать трутницу, которую именно он в качестве заместителя констебля имел счастье найти, с воспоминанием о некоем бродячем торговце, который месяц назад заходил в «Радугу» и за кружкой пива упомянул, что у него всегда при себе трутница, чтобы раскуривать трубку. Это, несомненно, была нить, за которую следовало ухватиться. А так как память, привыкшая сохранять достоверные факты, иногда поразительно плодовита, не удивительно, что мистер Снел постепенно припомнил то яркое впечатление, которое произвели на него выражение лица торговца и его речи. Взгляд его пришелся совсем не по душе впечатлительному владельцу гостиницы. Правда, в его словах не было ничего предосудительного, — хотя он и упомянул о трутнице, — но дело не в том, что говорит человек, а в том, как он это говорит. Более того — цвет лица у торговца был смуглый, так что он смахивал на иностранца, а уже это одно заставляло сомневаться в его честности.