— Будет исполнено, господин бомбардир. — Яков Брюс поднялся, тяжело опираясь на трость. Вроде и не стар еще, только разменял шестой десяток, а бессонные ночи последних дней отняли, кажется, все силы. — А итальяшку этого гоните в шею. Они там, в Риме, все больше по срамным болезням мастера, навряд ли он больше в медицине понимает, чем Блюментрост.
Стоило Брюсу выйти из покоев государя, как его обступили придворные. На встревоженных лицах за вопросами о здоровье Петра читался один, самый главный: «Что нам-то теперь делать? Пора новому хозяину кланяться или обождать?»
Бесцеремонно растолкав напудренных стервятников, Брюс зашагал прочь из дворца. Надо сегодня же отправляться назад, в Москву, в Сухареву башню. Там его лаборатория, все инструменты и записи, там Либерия…
Я проснулся посреди ночи. Светящиеся цифры на будильнике показывали три часа.
Все тело болело, но это была приятная боль.
Безумно хотелось пить.
Осторожно, чтобы не потревожить Катю, я выбрался из-под простыни и побрел на кухню. Спохватившись, натянул джинсы — вдруг Женька опять всю ночь работала в большой комнате. Ох… Представляю, чего она наслушалась сегодня ночью!
Чувствуя, как горят уши, я осторожно выглянул за дверь. Женьки, к счастью, не было видно. Черт! Представляю, как она завтра будет ехидно ухмыляться! А какие перспективы для острот открываются, лучше и не думать! Впрочем, плевать! Оно того стоило!
Я босиком прошлепал на кухню. Достал из холодильника бутылку минералки. Налил в стакан.
Ох, Катя-Катюша, что ж мне теперь делать-то?
«А что? Разве тебе не понравилось? Мне вот, например, очень!»
«Хайша! У тебя совсем стыда нет!»
«Разумеется. Не забывай, я все-таки богиня!»
«Ты извращенка, а не богиня! Боги должны проповедовать высокую любовь, духовную!»
«Какие у тебя странные представления о богах! Духовная любовь? Это тебя точно кто-то обманул. Если существо не способно даже на плотскую любовь, то куда уж ему духовная-то?»
От теологического спора меня отвлек какой-то шорох в прихожей. Ми-ми спал на диване, до меня доносился его храп с характерным похрюкиванием.
— Паштет? — Я шагнул в комнату, включил свет. — Ты чего…
Я успел увидеть только смазанную тень, метнувшуюся ко мне из прихожей. Знак на груди отчаянно забился, но Отбой уже приблизился вплотную. Он врезал мне изо всей силы в солнечное сплетение, я сразу задохнулся от боли. Мышцы превратились в кисель, меня отбросило на полки с книгами. Посыпались на пол папки с делами, книги, какие-то безделушки. Отбой не давал мне упасть, мощными ударами буквально вбивая в полку. Перед глазами плыло.