— Знаю, ты все еще зол на него — и на меня. Если хочешь, подожди меня в машине. Я не стану тебя винить.
— Зачем тебе это?
— Люсьен — часть меня. Мой кровный предок… и не только. И от этого никуда не уйти. Если я смогла примириться с тем, что за женщина меня родила, если смогла с этим жить, значит, смогу принять и это. И жить с этим.
Она остановила машину, взяла два букетика.
— Отсюда недалеко. Тебе не придется долго ждать.
— Я с тобой.
Он вышел из машины, но не стал брать ее за руку, а Лина уже привыкла к этому жесту близости. Вместе они шли по тропинкам между могилами, мимо кружевного литья решеток, мраморных ангелов, теней, отбрасываемых высокими крестами.
У одной ограды Лина остановилась, толкнула калитку. Могил здесь было много — ровные холмики, простые надгробия. Здесь покоились ее дед и еще множество людей, знакомых и незнакомых, но оставивших свой след в ее плоти и крови. Но сегодня она пришла лишь к одной.
Сжимая в руке букет, она прочла надпись на памятнике: «Мари-Роз. Плоть от плоти моей, кровь от крови».
— Бабуля говорила мне, что Мари-Роз была счастлива. Что она прожила долгую и хорошую жизнь. Быть может, этого недостаточно, чтобы загладить несправедливость, но, сложись иначе… Сложись все иначе, мы с тобой не стояли бы здесь сегодня.
Она хотела положить букет на могилу, но Деклан накрыл ее руку своей. Этот букет — приношение предку и потомку, младенцу и старухе — они положили вместе.
— Люсьен не здесь. Там, дальше, — с трудом выговорила Лина. Голос ее вдруг охрип, и перед глазами встала пелена слез.
В молчании двинулись они в глубину кладбища, из яркого солнечного света — в тень старинных склепов.
Склеп Мане был величествен, как башня средневекового замка, — с резным портиком и тяжелой дверью, с суровым ангелом, вздымающим арфу, как воин вздымает меч.
— Что-то не наводит на мысли о вечном покое, — невесело усмехнулся Деклан.
Перед самым склепом возвышался могильный холм, а на нем простая, выщербленная временем прямоугольная плита с надписью: «Люсьен Мане, 1877–1900».
— А он почему не в склепе?
— Его так и не простили, — объяснила Лина. — Ни за брак, ни за ребенка, ни за позорную смерть. Родители твердили, что он утонул случайно, но все понимали, что это самоубийство. Вот почему Жозефина не хотела, чтобы он лежал в семейном склепе. Но все же похоронила его в освященной земле — иначе было нельзя, вышел бы новый скандал.
Деклан перевел взгляд на склеп.
— Что за бездушная тварь!
— У Люсьена не было, как у меня, любящих дедушки и бабушки. Никто не смягчал удары, нанесенные ему матерью. Был брат-близнец, но он ненавидел Люсьена уже за то, что тот живет на свете. Люсьен был богат, образован, хорош собой, но никто и никогда его не любил, пока не появилась Абигайль. Но Абигайль у него отняли.