Атаку вел тот из восьми офицеров эскадрона, который оказывался впереди до тех пор, пока не падал мертвым или не был подмят убитым конем. Но всегда впереди колонны сверкал стальной круг сабли командира, ведущего и держащего строй. Менялись лишь люди и клинки, а сигнал саблей - 'в атаку', не прерывался и на миг.
Наш капитан, который шел головным, был спешен картечью еще у первой батареи. Весь израненный он каким-то чудом выбрался из-под убитого коня и бежал пешком вслед за нами до второй батареи, сжимая в руке переломленную саблю и взывая, подобно древнему королю. 'Во имя Господа, дети мои, коня мне! Я в атаке, дети мои...!' Пока не рухнул на еще шевелящегося испанского канонира, вгоняя в него свой обломок клинка. Там его и нашли после, почти бездыханного.
Мы, не останавливая скачки, изрубили артиллеристов и рванули дальше. Кони и не думали сбавлять сумасшедший аллюр, просто перескакивая пушки, казалось, безумие атаки передалось и им. В дым залпа второй батареи мы влетели, топча копытами по телам своих выбитых из седел товарищей из первых рядов. А после вынеслись на самый длинный полукилометровый участок дороги перед третьей батареей. Прямо под жерла пушек. Они успели дать два залпа...
Сколько нас начало эту скачку и сколько оказалось у пушек третьей батареи? Я не знаю, пан Алекс. Это было не важно для живых, и уж тем более не важно, для мертвых.
После этой батареи я скакал уже во второй четверке, иззубренная сабля - по рукоять в крови врага, а Тюльпан - весь в пене, хрипел и скалил зубы на круп переднего коня словно волк, стараясь вырваться вперед под картечь. Кто скакал за мной, я не смотрел. Последние пятьдесят метров атаку вел уже я, последний офицер, находящийся в седле.
Четвертая батарея дала лишь один залп. Нас доскакало до пушек пятнадцать человек. Мы вырезали вражеских артиллеристов у всех шести орудий, до единого. Их просто не успели прикрыть, хотя двенадцатитысячный корпус испанских мятежников стоял невдалеке. Но мы помчались и на них.
После этого боя французы накрепко заучили первое польское слово 'szalony' - так нас прозвали. Мы и были такими. Шальными.
И тут пуля сшибла меня с седла. Подоспевшие испанцы не подняли меня на штыки, видимо посчитав мертвым, хоть и кололи мое тело на земле. Одинадцать ран..., если считать и пулевую.
Вся атака длилась меньше восьми минут...
Нас тогда наградили всех, кто был в атаке на перевал Самосьерры и выжил, но вышло так, что меня наградили первым. И сделал это лично Император.
Когда он поднялся на четвертую уже захваченную батарею, я как раз пришел в себя и открыл глаза. Надо мной синело ослепительно высокое и чистое небо, а у самого лица белел какой-то горный цветок, пробившийся сквозь камень. Он был прекрасен, как сама жизнь. Чуть колыхаясь под ветерком, он тянул свои лепестки к солнцу. Было очень тихо. Только приближающийся стук подков и шелест осыпающихся мелких камней.