Столы были накрыты прямо под открытым небом. Уж чего, а открытого неба в городе-призраке теперь было хоть отбавляй. Ради этого дня были распечатаны даже самые неприкосновенные запасы, а рыбаки и охотники снабдили их всем, что можно было поймать или выловить в лесах и реках региона.
Вскоре Данилов увидел знакомых, а заодно и свободное место. Разговор шел неспешный и тихий: о вечном.
— Вот так и мы когда-нибудь… — философски произнес МЧСовец Кириллов, уплетая картофельное пюре.
— Дай бог чтоб именно так, — Краснов неожиданно упомянул всевышнего, выплевывая на салфетку рыбные кости, — Чтоб быстро… хлоп, и всё. Не хочу гнить заживо.
— Садись, Саня, — церемонно подвинул ему стул фермер Тима. — Сейчас водку принесут.
Сначала Данилова до зубовного скрежета разозлил их цинизм. Это что же получается «умер Максим, ну и хрен с ним»? Да этот человек создал им новый мир. Всем жизни спас. А для них его смерть — повод наесться и нажраться.
Но нельзя сказать, что ему самому кусок в горло не лез — даже со скромной поминальной трапезы. Мертвым мертвое, живое для живых. От размышлений он как всегда проголодался, поэтому ел с аппетитом даже поминальную кутью, изюмины и рис в которой всегда ассоциировались у него с чем-то холодным и могильным. Александр заставил себя выпить одну рюмку из уважения к другим, а дальше запивал еду только компотом, сваренным, надо сказать, из отличных сухофруктов. Утром ему надо было на работу, и он это помнил. А еще после уроков Богданов собирался дать ему какое-то ответственное задание, а это следовало воспринимать теперь как приказ, а не просьбу.
* * *
Школа, которая была заодно университетом, временно размещалась в самом большом из оставшихся жилых домов — одноэтажном, с печным отоплением. Настало первое сентября. Но даже дети уже догадывались, что город проще оставить, чем отстроить, поэтому у всех было чемоданное настроение. Учиться хотелось меньше всего.
Сегодня у Александра было три урока: по истории Древнего мира для малолеток и по философии и по латинскому для тех, кто возрастом уже годился в студенты. Данилов, как он сам шутил, преподавал только мертвые языки: латинский, немецкий и английский. Французский он знал плоховато и решил, что пусть лучше язык галлов будет забыт совсем, чем выучен неправильно с его подачи.
Читать лекции, конечно проще, чем выслушивать… Но иногда и здесь его находили неприятные воспоминания. С теми, кому по шестнадцать-восемнадцать, еще ничего, они еще помнят нормальную жизнь, когда крысу воспринимали как вредителя, ну, или как домашнего любимца, но не как ценный продукт питания. Они, несчастные, еще помнят, что не всегда было голодно и страшно. И что когда-то не было ни лишенных травы пустошей, ни мертвых лесов, ни мест, куда лучше не ходить — «а то покроешься волдырями, будешь блевать кровью и умрешь».