Внизу Грэм написал тонкими черными буквами: «По крайней мере поставьте мне в заслугу, что я спас для вас Фэнни».
Чтение этого поразительного письма заняло много времени. Я не ощущал ничего, кроме облегчения. До этой минуты я боялся, что дело примет плохой оборот, несмотря на все мои усилия.
— Теперь Фэнни должны освободить! — воскликнул я.
Сержант отрывисто произнес:
— Возможно.
— Возьми себя в руки, приятель, — сказал Крук. — Вот наконец труп, от которого тебе будет какая-то польза.
Вскоре мы расстались: Круку требовалось встретиться с кем-то еще.
— Ты такой же, как все остальные, — с усмешкой произнес он. — Удивляешься, что у меня есть и другие клиенты.
Я отправился домой и стал бродить по комнате. Позвонил Паркинсону, сообщил ему новости.
— Господи! Грэм! — крикнул он. — Вот на кого никак нельзя было подумать. — А потом добавил со смешком: — Хотел бы я посмотреть, как он взбирается по столбу веранды.
Я не мог думать ни о ком, кроме Фэнни. Задавался вопросом, когда ее выпустят. И около шести часов после бесконечно тянувшегося дня позвонил Круку.
— Ее выпустят сегодня вечером? — спросил я.
— Не будь наивным, — ответил тот. — Она совершила преступление.
Я был потрясен. Мне это не приходило в голову.
— Она соучастница в убийстве, — напомнил Крук. — Это ей не сойдет с рук.
— Значит, ее все равно будут судить?
— Да.
— И какой приговор ей вынесут?
— Спроси судью. Честно говоря, я не знаю. Жизнь у нее была не сахар — думаю, она легко отделается.
Я возмущенно сказал:
— В суде сочтут, что она была любовницей Грэма.
— Сомневаюсь, что это ее очень обеспокоит.
Через час Крук позвонил мне.
— Знаешь, — произнес он, — ситуация изменилась. Полагаю, ты не убивал Грэма и не писал письма от его имени?
— Нет, — ответил я. — И Рубинштейна не убивал тоже. А что случилось?
— Я только что встречался с человеком, угощавшим твою красотку Фэнни кофе и бутербродами с колбасой вечером шестого января в десять сорок.
Я поражен — точнее выразиться не могу.
Мистер Пегготти
Древние, изображавшие судьбу женщиной, были правы. Она изобретательна, ужасна, насмешлива и совершенно бессовестна. Мы трудились не одну неделю, чтобы избавить Фэнни от страшного обвинения в убийстве. Наконец преуспели в этом, и через несколько часов судьба выкладывает козырь, который прятала все эти недели в рукаве, в лице мелкого круглолицего ничтожества по фамилии Блай. Тот накануне выписался из больницы и впервые осознал значительность собственного существования.
Едва расставшись с Фэнни, Блай ухитрился попасть под грузовик, и «очень жаль, что остался в живых», злобно заметил я. Этот тип был сильно покалечен — он застенчиво объяснял, что разум его был переполнен воспоминаниями о Фэнни, и он забыл, что каждая лондонская улица может представлять собой смертельную угрозу даже в воскресный вечер. Поэтому ринулся под колеса грузовика, и то, что от него осталось, отправили в Вестминстерскую больницу. Там он долгое время не проявлял никакого интереса к жизни и напрочь забыл о Фэнни, но сообщение в вечерней прессе о самоубийстве Грэма пробудило в нем воспоминание. Видимо, Блай позвонил в редакцию газеты, из которой узнал эту новость; в течение нескольких дней он был самым популярным человеком у полицейских и газетчиков. Те предлагали ему интервью и выступления в мюзик-холле, хотя, вероятно, он не мог стоять на одной ноге более пяти секунд. Несчастный случай придал показаниям Блая такую ценность, какой иначе они не могли получить. Полицейские донесения свидетельствовали, что машина сбила его в одиннадцать без одной минуты, то есть за четыре минуты до того, как второй поезд, на котором могла ехать Фэнни, прибыл на вокзал.