— Неужели и я был такой же? — думал Андрей Иванович с тяжёлым чувством.
Главнозаведующий и просто заведующие, посещая изредка пристань, где была душа дела, где оно било ключом, прохаживались с важным видом и озабоченными лицами, не замечая по большей части почтительных поклонов служащих, делали отрывистым тоном замечания и приказания и, кивнув головой, уезжали в город. Андрею Ивановичу ясно было, что вся «машина» дела идёт помимо их, и что очень часто их распоряжения только её тормозят. Возмущало его также и то, что все эти важные особы, нисколько не интересуются самим делом, а особенно участью служащих; как служащие живут, чем живут, можно ли «по-человечески» жить на то мизерное жалованье, которое они получают, — все эти вопросы вовсе не интересовали начальство. «Точно мы не люди, а скот, — негодовал Андрей Иванович, невольно распространяя это „мы“ и на свою директорскую особу, по странной случайности облачившуюся в приказчицкий пиджак, — но порядочный хозяин и о скоте заботится, потому что скот его кормит».
VII
Служащие действительно жили плохо; у многих были семьи, от которых они были оторваны: семьи жили на квартирах в городе, а служащие за рекой. Очень часто не приходилось видаться целыми неделями: то недосуг, то погода скверная, да и поездка стоила дорого и составляла «расчёт».
Так как служащим на пристанях полагался «стол», то почти всё жалованье уходило на семью, и служащим приходилось жить на «компанейских щах». Нельзя сказать, чтобы «щи» эти были очень жирны. Жёсткая, жилистая говядина не давала «навара», но зато давала иногда «душок». Фундаментом обеда была каша. Андрей Иванович возмущался, но служащие были довольны и этим. В довершение всего подавалось всё это очень нечистоплотно, и Андрею Ивановичу пришлось порядочно понасиловать себя, чтобы есть из общей чашки. Но и к этому он поневоле привык.
Обидно было и то, что служащие были лишены праздников. Из-за реки лился торжественный звон и напоминал труженикам, что есть на свете люди, знающие, что такое человеческое существование.
Служащие любили Андрея Ивановича. Он научился говорить с ними и больше всех возмущался порядками и бранил компанию. Это придавало ему особый авторитет. Его любили послушать.
— Бисмарк наш Андрей Иванович, — говорили служащие, — не грех ему рюмочку поднести.
Невольно в уме Андрея Ивановича сложилось убеждение, что служащим оттого живётся плохо, что петербургское правление компании не ведает настоящего положения вещей. «Я знаю многих товарищей — все они гуманные и интеллигентные; вероятно, и здешние заведующие меняются, приезжая в Питер. Если бы, например, председатель правления узнал всё это, разумеется, он всё бы изменил… Необходимо поставить его в известность… Может быть сама судьба избрала меня для этой цели»… Дойдя до такого убеждения, Андрей Иванович решил действовать: он сочинил пространное и красноречивое письмо самому председателю правления, в котором подробно, яркими красками, описал положение вещей и, переписав письмо, насколько сумел, изменённым почерком, отправил заказным в Петербург, подписав «Мелкая сошка». — «Подождём результатов, — ликовал он, — узнают, каково здесь живётся»…