Шевырева часто принимала Мечку в гостиной, где висели французские гравюры, проникнутая духом геройства, распущенности и легкомыслия. Она любила проводить рукою по своим плечам и даже груди, — жест бесстыдный и вместе с тем наивный.
Оставаясь среди них неизменно холодной, равнодушной и смертельно усталой, Мечка очень скоро ощутила скуку. Все эти люди, с их вялой добродетелью и пресным развратом, никогда не испытывали душевного голода. Они также слишком часто говорили о любви, и та утратила свою таинственность. Даже драмы их были тяжеловесны, грубы и обычны. Мечка осталась чужда этому обществу, а они ей.
Если она и не мнила себя чем-то исключительным, то все-таки считала возможным предъявлять кое-какие требования к окружающим. И, не найдя ничего интересного в этой среде, к великому удовлетворению ксендза Иодко, она снова вернулась на мессы и снова читала на ночь латинские псалмы. В костёле зимними утрами бывало очень темно. В центральном паникадиле зажигали две-три электрические свечи, но это мало помогало. Не только лицо ксендза, но даже его жесты, ковчег, подсвечники казались затушеванными.
Русская конвертитка Анна Ващенкова письменно просила Мечку назначить ей свидаше. Неинтеллигентный почерк удивил ее. Она знала, конечно, почему конвертитка ищет встречи. Это касается Тэкли Лузовской, бесспорно. Какая дичь! И легкая ирония дрожала в глазах Мечки, когда на другой день она приняла Ващенкову. Ее предчувствия оправдались.
Конвертитка не понимала, как Мечка — хорошая католичка и не повлияет на Тэклю.
— Откуда вы знаете, что я — хорошая католичка? — возразила Мечка, — и какое влияние я должна иметь на Тэклю?
— Лузовскую нужно спасать… Она должна измениться…
— В чем именно?
— По отношению к отцу Игнатию.
— А!
Раз вся эта история была известна, Мечка только пожала плечами. Бедная Тэкля!.. Но развязность Ващенковой забавляла ее.
— Тэкля больна теперь…
— Да. Ее нужно спасать…
— И вы часто спасаете?
— Мы — христианки. Это наш долг.
Мечка покачала головой.
— Вы говорите «священник», а не «ксендз»?
— Да. Я — русская католичка. Меня шокирует…
— Вот как!
Они помолчали.
— Вы принимали здесь католичество?
— Нет. В Париже. Местная колония насчитывает около трехсот конвертиток, но настоящих только тридцать…
— Настоящих?
— Да. Мы ежедневно причащаемся.
И, видя улыбку Мечки, раздраженно:
— Я живу только для церкви.
Она не умела объяснить, что это значить на практике. Она употребляла выражения вроде: «живое слово священника», «благодатное влияние обедни», «спасительная вера» и т. д. Она говорила об искусстве: «оно развращает», и о науке: «она никому не нужна». Она рассказывала о собраниях конвертиток у нее на квартире, где они читали душеспасительные книги.