Зотов наступил на освещенный солнцем квадратик. Блеснул лак ботинка. Старик сердито дрыгнул ногой и перешел в тень. Яркие краски ковра, оживленные солнцем, раздражали его.
— Значит, любишь? — хрипло спросил он, привалившись спиной к стене.
Михаил молча кивнул.
— И не жалко тебе отца?
— Жалко? — переспросил сын и, прищурившись, оглядел старика. — Я тебя не обижаю. Рано или поздно надо жениться... Ты бы лучше сам себя пожалел. Холуйствуешь перед японцами. Казимуру этого принимаешь, будто почетного гостя, а он... Твое вино пьют, продают, а к ним в магазин ты не зайдешь: низшая раса, вроде собаки...
— Молчи! — старик в неистовстве бил кулаками в стену. — Дурак!.. Дурак! Дурак!.. Нет тебе больше имени... Я тебе с малых лет твержу: не суй нос в политику. Считай барыши и помалкивай... Дурак!
— Не хочу я твоих барышей. Чем я хуже японца? Чем?.. Молчишь. Почему русских подданных арестовывают?
— Если этих «подданных» не арестовывать, они все вверх тормашками перевернут, как в России. Будем мертвечину жрать. Живо твой капитал прикарманят.
— Ну и пусть.
— Я эти деньги своим горбом наживал!
— Я люблю Лизавету. Я женюсь.
— Хватит! Довольно я сегодня наслышался! — старик помолчал, стараясь охладиться, и заговорил рассудительно: — Каждый живет в своем естестве. Один — купец. Другой — гробовщик. Поживешь подольше, сам свою глупость поймешь, ан, окажется, поздно хватился! Пожалеешь, что не послушал старика, да кусай тогда локоток... Ну, любишь. Ладно. Что из того? Терпенья нет, так нешто обязательно под венец? Девки — они податливые. А надоест, бросишь. С кем по молодости греха не случается... — и замолчал, отшатнувшись: Михаил, сжав кулаки, бешено выкатив остекленевшие глаза, резко шагнул к столу. — Ты что?.. Что?.. Бешеный!.. Право, бешеный!..
— Не надо мне твоего согласия!.. Ничего не надо! — сын круто повернулся, собрав ковер в складки, и выбежал, хлопнув дверью. Стакан снова жалобно звякнул. Бронзовый рыцарь негодующе качнул копье, и мягкий звон пролетел по комнате, затихая в складках бархатных портьер.
Старик долго сидел за столом, поглаживая лысину и тупо глядя на тяжелую дубовую дверь с потемневшей от времени ручкой. Резные ангелы висели среди угловатых облаков, держа в руках цветы, похожие на сковородки. Тяжела будет доля сына, если он, отец, вовремя не наставит его, глупого! Зотов вздохнул, с досадой отбросил зажатый в руке влажный платок, поднялся. Неторопливо каблуком расправил ковер, подошел к окну, поднял штору. И как это он, старый дурак, не понял сразу, что нельзя было парня допускать в эту семью! Знал же: красные. А это такая зараза липучая — пристанет, не соскребешь! Нет, нельзя допустить, чтобы сын погряз в красном разврате. Девка его мутит, вот кто. Не будет ее рядом — Мишка за ум возьмется. Надо невесту ему подходящую подыскать, вот что. В Чань-чунь поехать, его с собой взять — пусть разгуляется... Да нет, не поедет он, к ним ведь сейчас подался, к Ковровым. И не выкуришь, пока эта тварь жива. Как привязанный. «Жива? — старик потер лоб. — Жива. Вот оно что. Жива!..»