Вскоре подъехали двое пограничников и быстро спешились. Кашин указал им на следы и осколки. Старшина покопался в седельной сумке, достал фанеру и прикрепил ее к раскладному шесту. «Воду не брать!» — написал он химическим карандашом. — «Заражена». Потом проверил бочку, хотя Кашин и уверял его клятвенно, что ни разу еще не успел зачерпнуть. Собрав в плотную пергаментную бумагу осколки стекла вместе с землей, старшина распряг мерина и приказал Кашину срочно, «аллюр три креста», лететь к врачу в санитарную роту.
Чуть занималась заря, когда Кашин остановил взмыленного мерина возле землянки полкового врача. Через минуту к нему вышел капитан Плотников, заспанный и сердитый. Голова его была туго обвязана белой косынкой. Кашин невольно улыбнулся. Заметив его улыбку, Плотников сорвал косынку. Непокрытые волосы его сейчас же взъерошились.
...Обратно Кашин ехал не торопясь. Показалось солнце. Цветы поникли. Куда ни погляди — однообразная желто-зеленая степь с редкими пятнами серых или белых скал. Иногда возле вершины мелькнет полосатая земля — обнаженный слой красного песчаника с тонкими прожилками, белыми, черными, желтыми.
28
Ван Ю с тоской поглядывал на подернутый синеватой дымкой город. Родной город, Хайлар. Там, на одной из окраин, стояла убогая фанза отца, на попечении которого остались теперь беременная жена и дети Вана. Сын и дочь — золотые дети, говорят люди... Рядом с Ван Ю крошил киркой каменистую землю худой старый китаец. Он нанялся сюда, чтобы заработать денег для постройки фанзы: старая сгорела. Изнемогая, изо дня в день трудился он, надеясь снова обрести очаг и крышу над головой. Но сил все меньше. Другие знают, что денег он не получит, что сам останется здесь, сам выроет себе могилу, а он не знает этого. Он верит и мечтает.
И вот сегодня старик упал на камни. Ван Ю взглянул на него, хотел помочь ему подняться, но тут как тут — надсмотрщик-японец.
Безразличный ко всему, он сноровисто и сильно хлестнул плеткой потерявшего сознание человека и, убедившись, что тот не встанет, свистком подозвал двух солдат.
— Убрать! — приказал он и не спеша двинулся прочь, изредка подхлестывая «нерадивых».
Солдаты понесли старика за сопку.
— Смотри ты, такой худой, а тяжелый, — недовольно бросил шедший первым.
— Помирает, — сожалеюще сказал второй, — а дома, наверное, дети...
— Скоро они все передохнут, как мухи осенью. — Первый ускорил шаги. — Уж не жалеешь ли ты его?
Второй промолчал.
Вскоре за сопкой прозвучал выстрел. «Это» случалось каждый день и уже не вызывало у работавших того болезненного волнения, которое испытывал каждый в первые дни, проведенные здесь.