— Ты что-то путаешь, — с досадой сказал Демченко. — Не может такого быть.
Петровский тяжело вздохнул.
— Я тоже не верил. Думал, Курмакин — он уже помер, вас вместо него привезли — думал, что Курмакин с ума сошел от голода. А тут кормят-то ничего. На воле я за такой обед наработался бы досыта. Не голод, а болезни выматывают. И есть-то ничего не хочется.
— А Курмакин... тоже от тифа? — спросила Лиза. Она больше не ужасалась. Внутри словно что-то сломалось — и страх пропал. Осталось болезненное любопытство. Так, вероятно, приговоренный к смерти думает о виселице — жутко узнать, как «это будет». Но «это» неотвратимо.
— Нет, он от чумы, — думая о чем-то другом, равнодушно ответил Петровский, — и Сун-Чжао, старик-железнодорожник, от чумы.
Лиза не переспрашивала.
— А вот калеки, — качнул Петровский головой в сторону товарищей, — получились от обморожения.
— Летом?
— А тут комната есть такая. Там привязывают к стулу, а руку или ногу в ящик со льдом кладут. И сидит человек, пока не обморозится.
Холодные мурашики поползли по телу Лизы.
— И так вот — ни за что? — выдохнула она.
Петровский кивнул. Видно было, что разговор утомил его. Он прилег на солому и закрыл глаза. В камере стало тихо. Слышалось только слабое хриплое дыхание замученных узников.
С мягким стуком открылось зарешеченное окошко в двери, и голос невидимого человека произнес отрывисто:
— Спайт!
Лиза поспешно легла, прижалась к теплому боку Демченко. Она зажмурилась и попыталась уснуть, но вспомнился дом... Вот отец строгает доски, запахом сосны веет из раскрытой двери сарайчика... Михаил сидит на скамейке и, улыбаясь, смотрит, как Лиза собирает хрустящие стружки в большую плетеную корзину...
Лиза открыла глаза и встретилась взглядом с человеком без имени.
— Советска? — спросил он шепотом. — Говори тише, — предупредил он, — и не шевелись. Цепь звенит. Япон слышит. Бить будет.
— Нет, русская. Из Хайлара.
— А он? — человек без имени взглядом показал на Демченко, лежавшего с закрытыми глазами.
— Советский.
Брови китайца удивленно поднялись. Глаза округлились. Он привстал.
— Почему тут?
— Не знаю, — вздохнула Лиза и заплакала, ощутив вдруг безграничное одиночество. Ей почудилось, что ее схоронили заживо с такими же обреченными, как и она.
— Не надо... слезы... — зашептал, с трудом подыскивая слова, человек без имени. — Сестра...
Второй раз в эти трудные дни слышала Лиза теплое слово «сестра» и щемящая душу грусть снова проснулась в ней.
Демченко не спал. Он слышал весь разговор. Он думал. Бежать отсюда, конечно, не удастся. Видимо, пришли последние дни. Готовься к смерти, солдат. Только не умри безропотно, как подопытная крыса. Нет! Японцам не удастся провести над тобой ни одного опыта. Готовься к смерти. И пусть это будет гордая смерть — смерть советского солдата... Он не позволит себя заражать! Но как?.. Горькая усмешка искривила его губы. Вызвать советского посла? Вряд ли кто-нибудь знает об этой тюрьме и уж, конечно, сюда посла не допустят, если даже в лагерь... При воспоминании о лагере «Приют» Демченко зло скрипнул зубами. Если бы только вырваться на свободу. Если бы!