— Болит? — вдруг спросил солдат.
— Ничего, не беспокойтесь, — ответил Владислав.
— Я и не беспокоюсь… Теперь для каждой боли разве хватит беспокойства. Терпи, держись. Не в больнице и не в госпитале, на навозе лежим, — сердито буркнул солдат и чуть приподнялся на локте. — Бежать вот как-то надо, а как — ума не приложу.
— Да, звери какие-то эти немцы…
— То ясно, что звери. Но вот ответь мне: почему это мы стали смирными телятами? Ну, кинулись бы все враз, и от зверей одно мокрое место осталось бы.
— Тише! — испуганно прошептал Владислав. — Среди нас есть предатели… Я слышал сегодня, как пригрозили одному…
— Слышал и я, — ответил, не понижая голоса, солдат. — Знаю и то, что убоялся доносчик.
Владислав понял, что наступил такой период в его жизни, когда силы души его могут окрепнуть только рядом с той силой, которой обладал солдат. Но сила эта казалась слишком грубой и поэтому пугала. Он не знал, о чем можно говорить с солдатом.
Ночь тянулась медленно. Сон не приходил. Они тихо разговаривали. Вернее, говорил солдат, а Владислав больше молчал.
— Жизнь, товаришок, случается, уготовит такое, что только хлюкнешь. Идет себе, идет, а потом как станет гопки, так аж спина зачешется. Глянь на меня. Разве я думал, что попаду сюда? Жил справно, работал ладно, воевал — тоже ничего себе. А вот загнали в загородку. Что прикажешь делать? Есть две дорожки отсюда. Одна — иди себе, куда погонят. Другая — тяни свое. Терпи, давись, а тяни свое. Которое, скажем, больше подходит для меня? Известно, второе. Надо только выждать. — Солдат вздохнул и выругался. Видно, не очень нравилось ему ждать, но понимал — ничего не поделаешь. Помолчал, покряхтел и снова: — В плен попал по-дурацки. Командир у нас — молодой. Все кричал: пуля — дура, а штык — молодец. Засели мы в лесочке и ждем, чтобы показать «молодца». А немец обошел нас сторонкой, да и покатил себе по большаку дальше. Звонили, звонили по телефону в штаб полка насчет дальнейшего приказа, пока и не подпер он нас танками. Танку штыком не возьмешь. Разбрелись — кто куда. Я, к примеру, к бабе в погреб. А она, анафема, и привела рыжих по моему следу. Взяли, как зайца. Тьфу! Чтоб ты пропала! — выругался он снова, однако беззлобно.
— А меня ранило, — сказал Владислав о своей более понятной причине пленения.
— Вижу, — отозвался солдат с нотками зависти в голосе.
Владиславу стало неудобно, что он напомнил о своем ранении, как будто в этом была необходимость. Чтобы загладить неловкость, он решил переменить разговор:
— И когда мы, наконец, отступать перестанем?