Тогда я подумал, что такими зверями делает людей фашизм. Не имеет значения — ты немец, или эстонец, или любой другой национальности, но, если ты становишься фашистом, ты перестаешь быть человеком. Я сказал об этом бабушке. Бабушка считает, что человек должен всегда оставаться человеком. И тогда я еще подумал: самое страшное, что фашисты внешне похожи на остальных людей.
Военнопленных заставляют убирать с улиц снег. Прохожие время от времени дают иному пленному кусок хлеба или еще что-нибудь съедобное. Делать это запрещено, и конвойные каждый раз кричали людям, чтобы они отошли подальше. Но, несмотря на запрет, военнопленным все-таки кое-что подавали.
Однажды военнопленные чистили снег возле нашего дома. Было очень холодно. Лопат пленным хватало, но вот рукавиц почти ни у кого не было. А руки у них полиловели и одеревенели от холода.
И тут мама сказала мне:
— У нас есть пара папиных варежек. Может, отнесешь их какому-нибудь пленному?
Меня обрадовало, что мама согласна подарить папины варежки военнопленному.
Я накинул пальто и взял отцовские варежки. Они были еще совсем новые и с очень красивым узором. Я хотел было уже выскочить во двор, но вдруг вспомнил, что в кладовке у нас лежат два яйца, которые снесла Кыка. В каждую варежку я положил по яйцу.
Посреди двора стояла Дорит и кормила голубей.
— Гули-гули-гули-гули! — звонким голосом звала Дорит.
В одной руке она держала кусок хлеба, другой отламывала от него крохотные кусочки и кидала на снег.
— Гули-гули-гули-гули!
Голуби слетелись к ней. Да и почему им было не слетаться? Ведь около них не было конвоя, который запрещал бы им подбирать со снега крошки хлеба.
— Гули-гули-гули-гули!
Я посмотрел, как голуби сновали вокруг ног Дорит, и пошел к воротам.
И тут вдруг я увидел глаза.
Голодные глаза. И очень усталые.
Это один из пленных подошел вплотную к забору и смотрел оттуда, как Дорит кормит голубей. И мне действительно казалось, что у него на лице нет ничего, кроме этих глаз.
Я не раздумывал, пошел прямиком к этому пленному и протянул ему через забор отцовские рукавицы.
— Осторожно, — сказал я по-русски. — Там еще яйца.
Это был пожилой мужчина. Он принял от меня варежки и посмотрел на меня в упор. Но теперь уже взгляд его смягчился.
— Спасибо, сынок, — сказал он.
Пленный все еще пристально смотрел на меня. И я подумал: чего он так упорно на меня смотрит? Может быть, дома у него остался такой же, как я, сын… Может быть, поэтому…
Я уже повернулся и хотел отойти от забора, но он сказал:
— Подожди!
Он сунул руку за пазуху и вытащил самодельный маленький браслет.