Я узнал его с первого взгляда; это был тот самый человек, которого описала мне Полина, тот самый незнакомец, которого я видел при свете луны в аббатстве Гран-Пре; я нашел все, чего искал в нем: его бледное и спокойное лицо, его белокурые волосы, придававшие ему вид первой молодости, его черные глаза, наконец, эту морщину на лбу, которую за недостатком угрызений совести заботы должны были бы расширить и врезать глубже.
Габриель, окончив кадриль, села подле матери. Я попросил тотчас слугу сказать госпоже Нерваль и ее дочери, что их ожидают в передней. Мать моя и сестра вскрикнули от радости, заметив меня. Мать моя не смела верить глазам своим, видевшим меня, и рукам, прижимавшим, к ее сердцу. Я приехал так скоро, что она едва верила, когда я сказал, что получил ее письмо. В самом деле, вчера в это время я был еще в Лондоне.
Ни мать моя, ни сестра не думали возвратиться в танцевальный зал; они надели свои манто и приказали лакею подавать карету. Габриель сказала тогда несколько слов на ухо моей матери:
— Это правда, — вскричала последняя, — а граф Гораций?..
— Завтра я сделаю ему визит и извинюсь перед ним, — отвечал я.
— Но вот и он! — сказала Габриель.
В самом деле, граф, заметив, что эти дамы оставили салон, и не видя их опять, отправился отыскивать их и нашел готовыми уехать.
Признаюсь, по всему телу моему пробежала дрожь, когда я увидел этого человека, подходящего к нам. Мать моя почувствовала дрожь в руке моей; увидела взор мой, повстречавшийся со взором графа, и по инстинкту матери предугадала опасность прежде, чем один из нас открыл рот:
— Извините, — сказала она графу, — это сын мой, которого мы не видали целый год и который приехал из Англии.
Граф поклонился.
— Буду ли я один, — сказал он приятным голосом, — жалеть об этом возвращении и лишен счастья проводить вас?
— Вероятно, — отвечал я, едва сдерживая себя, — потому что там, где я, ни моя мать, ни сестра не имеют нужды в другом кавалере.
— Но это граф Гораций! — сказала мать моя, обращаясь ко мне с живостью.
— Я знаю этого господина, — отвечал я голосом, которому старался придать всевозможное оскорбление.
Я почувствовал, что мать моя и сестра задрожали; граф Гораций ужасно побледнел, однако ж ничто, кроме этой бледности, не выдавало его волнения. Он увидел страх моей матери и с учтивостью и приличием поклонился и вышел. Мать моя следила за ним глазами с беспокойством, пока он не скрылся.
— Поедем! Поедем! — сказала она, увлекая меня к крыльцу.
Мы сошли с лестницы, сели в карету и приехали домой, не обменявшись ни одним словом.