— И жалованья из земской казны совсем не дает, — поддакнул Кондырев. — Одеянье на нас, поглянь, — износилось в нитку. А на казаках — и того хуже. Но в приговоре-то всей земли, что еще при Прокопии Ляпунове оглашен был, ясно сказано, что ежели атаманы и казаки служат давно и захотят верстаться поместными и денежными окладами и служить с городов, то их желание надлежит тут же исполнить. А которые верстаться не захотят, тем давать хлебное и денежное жалованье. А жалованья-то у нас как не было, так и нет.
— О притеснениях казакам и земцам от Заруцкого говорить и вовсе обидно, — терпеливо выслушав товарища, чинно продолжал Бегичев. — От его гордости и самоуправства нам много позору и бесчестия сделалось. При всяком удобном случае он боярством своим без зазрения совести величается. А какое это боярство, ежели оно в Тушине у самозванца законопреступного получено? Хуже того, Заруцкий нынче с Ходкевичем тайные сговоры завел. Гетман его прельщает на королевскую сторону перейти. Сговорились они или нет, врать не буду, но для меня большого удивления не будет, ежели сговорятся.
— И для меня, — поддакнул Кондырев.
— А не поблазнилось ли вам про сговор, атаманы? — испытующе глянул на них Пожарский. — Чем слова свои подкрепите?
— Есть чем, — сам того не замечая, Бегичев стал подкручивать сначала один, затем второй ус. — Недели с две назад к князю Трубецкому польский ротмистр Павел Хмелевский со своим отрядом перебежал. Он из тех, кому в нашествии на нашу землю участвовать прискорбно. Терпел он терпел неправды своего короля Жигимонта да и решил перейти на руськую службу. А чтобы ему веры больше было, указал в нашем стане лазутчика, через которого гетман Ходкевич с Иваном Заруцким сносился. Лазутчик этот именем пан Болиславский. Сразу хватать его не стали, дождались, когда он под Волок Ламской к Ходкевичу тайком пустится. Тут уж все улики налицо. Сперва-то панок этот запирался, юлил, но как только его на пытку огнем взяли, язык тотчас развязал. Но разве Трубецкой отважится иск Заруцкому вчинить? Так пока все дело и повисло. Одни казаки горой за Заруцкого стоят, другие в тяжелом недоумении пребывают, третьи приповесили головушку на левую сторонушку. А он волком по станицам мечется либо торчит меж людей, как пугало в горохе.
— По такому случаю, князюшка, и хотим тебя поскорей к Москве звать, — не утерпев, забежал вперед Кондырев. — Нам свежий заводчик нужен, достоверный, об литву и самозванство не замаранный. Как ты.
— Дело ваше понятное, атаманы, — помолчав, ответил Пожарский. — И у меня веры к Заруцкому нет и не будет. Все мы в плену у его козней и сумасбродств оказались. Хуже нет измены от того, на кого прежде уповали. Но один человек ополчения не делает, хоть он какой умелый ни будь. Это и ко мне также относится. Вместе будем стараться, сколько Бог помощи подаст. Сила к силе идет, честь к чести. Где им нынче сойтись как не под Москвой? Я туда и воевод дозорных нынче послал, чтобы у Тверских ворот накрепко стали. Вы их по пути должны были встретить.