Но и с этим гонцом Кирила отцу лишь словесный привет передал, будто так и положено. Как тут не расстроиться? Не железный ведь. За Москву волнение сердце давит, на Сибири своих бед хоть отбавляй, а тут сынок родимый не изволит отцу письмейце с верным человеком передать. Вроде мелкая обида, но такая иной раз острее крупной ранит.
Здоровье Нечая давно расшаталось. Сперва ломота в костях мучила, потом к ней грудные боли добавились, а теперь и голова болеть стала да так, что утром ее от подушки трудно оторвать. Встанет, а перед глазами круги плывут, сердце заходится, колени болью сводит. Добрел он как-то до крыльца да и шагнул сослепу мимо верхней ступеньки. Остальное у него из памяти вышибло. Очнулся на постельной лавке. Рядом батюшка из Воскресенской церкви Вестим Устьянин молитву творит. Свечи мерцают. Иконные лики сверху взыскующе глядят.
«Рано мне под образами лежать, — мысленно запротестовал Нечай. — Еще Кирилу и Василея Тыркова в глаза не увидел, еще имя нового государя не услышал».
А сам слова сказать не может. Язык отнялся.
Тут Вестим ему ладонь на руку положил, будто показывая, что не только языком, но и глазами, и прикосновениями, и понимающими улыбками разговаривать можно. Оказалось, он вовсе не заупокойную Нечаю пел, а молитву о скором исцелении и исполнении всех желаний.
Спозаранку на Крещение Господне [120] Вестим собрал за крепостными стенами верховой снег и приложил его к голове и онемевшим ногам Нечая, а вечером отвез на крытых санях к иорданской проруби на Иртыше. Там он его на руки, как дитя малое, взял и трижды окунулся с ним в ледяную воду. Тут-то и вспыхнули у Нечая угаснувшие было телесные силы. Увиделось ему, как отверзаются над иорданью небеса, и сходит с них в воду Истинный Христос Спаситель! Возликовала тут душа Нечая, бренное тело само собой распрямилось, и вышли они с Вестимом из проруби, поддерживая один другого.
Эта купель и помогла Нечаю до соловьиного дня [121] дожить…
Пробудился он от колокольного перезвона. В радостном предчувствии на ложе своем заворочался. Вопросительно на Вестима Устьянина глянул: что там такое приключилось?
Вестим вышел узнать. Вернулся просветленный.
— С радостью тебя, Нечай Федорович! — сообщил он. — Добровольники из Москвы вернулись. Приготовься Кирилу своего увидеть. Они с Васильем Тырковым уже на дворе. Сюда идут. Дай-ка я тебе лицо утру. Залежалось совсем… И бороду поправлю. Вот так хорошо будет. Да не волнуйся ты. День нынче вон какой ясный. На загляденье…
А Кирила уже на пороге стоит. На мгновение замер, потом бросился к постели отца, пал на колени, прижался губами к его сухонькой, истлевшей от болезни руке. За спиной Кирилы возвышался заметно похудевший, но по-прежнему глыбистый Василей Тырков. По-братски обняв Вестима Устьянина, он готов был и Нечая обнять, да несподручно было.