Нужно понять, что трезвение, как само делание, оно имеет различные степени. И вершины его, может быть, монахи начали утрачивать еще во времена преподобного Исихия. Но христианин не может быть христианином, если он не имеет начального трезвения, т. е. если он не исполняет заповеди евангельские, не внимает голосу своей совести, и не кается, в чем он согрешил. Это — начало трезвения. Даже христиане, которые проводят нерадивую жизнь, все равно проявляют начатки трезвения тогда, когда они готовятся к исповеди. Они думают: «Чем мы согрешили в том, другом, третьем случае?»
Так что каждый имеет трезвение в своей степени, только мы не употребляем слово «трезвение», и потому нам кажется, что это делание — что-то непонятное и как будто совсем неприемлемое — слишком высокое. Тем не менее, каждый человек в какой-то степени к нему приобщается и в нем упражняется.
Насчет того, что приходилось слышать от некоторых подвижников, что, дескать, «сейчас такое время и мы не можем иметь трезвения — лишь бы сохранить православную веру да соблюстись от смертных грехов…»
Мне кажется, если это говорил настоящий подвижник, то он мог сказать так по своему смиренномудрию. Подвижник обычно упражняется в самоукорении, если правильно подвизается. И потому он, находясь в этом делании, не видит его сам в себе и не вменяет его себе в добродетель. И когда его кто-то спрашивает, то он говорит вот такую фразу, для того чтобы смирить свою душу, и не показать перед ближними, что он имеет какое-то делание.
Но может быть, конечно, и другой вариант… может и «вывих» какой-то быть — нужно смотреть, кто это говорит.
«Создается впечатление, что даже желание трезвения — уже дерзость». Ну, это мнение, можно сказать, — «смех сквозь слезы». Какая дерзость? Это жизнь! Трезвение — это христианская жизнь. Я еще раз говорю, что в трезвении есть разные степени: одно дело — когда человек воспринимает приближающийся помысел «по запаху». Помысел еще не изобразился в уме и сердце, а душа уже чувствует его приближение и распознает, какой «заряд» он в себе несет. Или это злопамятность, или сладострастие, или многостяжание, или что иное…
Тому, кто упражняется в более-менее высоких степенях трезвения, даже не нужно принимать помысла: он чувствует его «по запаху», определяет и отталкивает. Другой же, с низшим деланием, видит зверей приближающихся и влезает на дерево (как сказано у преподобного Иоанна Лествичника), спасаясь таким образом от страстных помыслов. А мы, простые христиане, хотя бы должны исполнять то, что требует от нас наша совесть. Вот наше трезвение. В этом трезвении — вся христианская жизнь. И ставить такой вопрос, что «это дерзость» просто глупо.