Это была женщина, облачённая в народный костюм, настолько пышный и яркий, что краски его разгоняли вязкий полусумрак и ложились на ближний менгир ослепительным силуэтом. Золото, багрец, индиго и лазурь. Широкие ленты и оборки белоснежного куаффа птицей трепетали от порывистых движений, руки были широко распростёрты в танце, словно вторые крылья, чёрные волосы, распущенные по плечам, — третьи. И, вдобавок ко всему, она пела по-бретонски. За это я мог поручиться, хотя слова доносились до нас с пятого на десятое.
Причём то была не старинная легенда, как можно было допустить, но дитя национального «крестьянского» Возрождения. Итог многолетних стремлений запретить бретонцам родной язык, которые потерпели окончательный крах.
Здесь я постараюсь соблюсти прихотливые рифмы-перевертыши, свойственные древним образцам лирики, но никакая сила не передаст тёмного очарования этого голоса:
Всех мужей на подбор, кого целует мой рот,
Соблазняют из кружев мой рог и коралловый грот,
И весельем плоти приважу всех, кто живёт:
Саму смерть зачарую, коль её час придёт.
— Шестикрылый серафим, — пробормотал Трюггви. — Отец, это ж полное колдовство среди бела дня.
— С какой стати тогда поминать ангела?
— Восхищаюсь.
В этот миг девушка, которая вряд ли услышала наше перешёптыванье, скорее почуяла, остановилась и обернулась на голоса. Очи, от края до края залитые сплошной глянцевой чернотой, так что не было видно белка, пронзили нас раньше, чем мы оба успели понять, кто именно перед нами.
Копия Мириэль.
— Она же… пролепетал Трюг.
Он не успел договорить, как видение исчезло.
— Двойник, — докончил он. — Такой, как ты рассказывал. В меловых холмах.
— В тумане, — ответил я. — Неверном.
— Туман прибивает запахи к земле. То были её запахи. Тут меня не обманешь.
О ком говорили мы оба, не было смысла уточнять.
В конце концов нам пришло в голову нечто рациональное.
— Сколько широких укатанных троп выводит отсюда к городку? — спросил я.
— Одна вроде, — ответил Трюг.
— Вроде или точно? Всё равно, идём-ка отсюда.
Заметно потеплело, подул ветерок, пелена стала прозрачней или порвалась: лишь небольшие клочья запутались в ветвях и прилипли к коре тисов. Тропа была пуста по всей обозримой длине. Сын хотел было стать на неё, однако я указал ему на кустарник, что вырос у корней.
Какое-то время не происходило ровным счётом ничего. Потом из самой сердцевины каменного сада выплыла некая вяло движущаяся точка. Она росла, приближалась…
Это было кресло на колёсиках, которое с усилием толкала перед собой мадам Этель. В кресле, потупив голову, неподвижно сидела её взрослая дочь.