Этельвульф — очень красивый малый, несмотря на слегка покрасневшие глаза типичного завсегдатая борделей… тьфу, борд. В самом деле есть нечто от Киану — восточное и с налётом сугубого аристократизма. Заурядные имя и фамилия, а также отчество. Особенно отчество — будто родителя хотят скрыть или намеренно выставить напоказ его отсутствие. В армии побывал, возможно, перенёс её как травму, но ничем особенным себя не проявил. Родные в других городах, в Стекольне проживает в качестве лица весьма неопределённых занятий.
Кажется, его собственная аномия, то есть резкое неприятие окружающей действительности без попытки хоть в чём-либо её оправдать, — своего рода горькое лекарство от безделья. И вытекающая отсюда тяга ко всему самоубийственному тоже. Ибо для суицида теперь необходима некоторая праздность, чтобы вспомнилась и оформилась в сознании традиция, к которой можно присоединиться. Необходимое условие для этого — потребление культуры.
Причём совершенно особенной.
Это раньше тебе всё подсказывало общество: культура сати, культура сеппуку, культура ухода старцев и тех, кто запятнал себя позором. Следующий этап воздействия, отчасти совпадающий с первым, традиционным, — фиксированные письменные тексты: жития отцов церкви и с их страстным желанием попасться на зуб цирковому льву или на рога быку, Роланд, протягивающий небесам перчатку вместо того, чтобы взмолиться Богу об исцелении, «Вертер», детективы и чувствительная дамская стряпня. По нисходящей линии.
Ибо, я так полагаю, для настоящего суицида необходимо не следование шаблону, но истинно творческий порыв. Самоубийца должен быть честолюбив, как художник. Обоими руководит в лучшем случае стремление высказаться, вывернуться всему без остатка, в худшем — жажда успеха.
Что с того, что успех этот — посмертный? Другого почти что и не бывает.
Вульгарное обывательское мнение, что художник кончает с собой потому, что исчерпался, имеет под собой мощную основу. Самоубийство — последнее произведение, которое всегда в запасе, и отличная, можно сказать, адекватная замена творческого акта: если некто распоряжается жизнью и смертью своих героев внутри текста, отчего ему не продлить это сладостное ощущение вовне?
(Кажется, нам следует ликовать, что среди писателей и художников не так много маньяков. Маркиз де Сад лишь облизывался на свои мечтания. «Колесница Ада» Акутагавы со жестоким и жестоко наказанным персонажем — то, что про живописца сочинено и не более.)
Предельный критерий творческой самостоятельности — право самому выбрать свою смерть: время, место и форму. Об этом непоколебимо знал поэт Гумилёв. В какой-то мере он сам покончил с собой чужими руками — к сожалению, весьма и весьма грязными. Сократу было куда легче заработать и испить свою чашу болиголова.