Нет, тогда не совершилось ровным счетом ничего дезавуирующего нас, диргов. Только заметное.
Так вот.
Незадолго до назначенного мною часа Маннами вышла из ворот лагеря и торжественно прошла по грязноватой улице в неведомо откуда взявшемся кимоно — фурисодэ: сочно-синем, с бело-кремовыми и розоватыми цветочными облаками и бледно-зелёными листьями по рукавам. Высокие платформы на ногах — двойные конские копыта — спасали подол от проникновения в лужи, но делали походку чуть тяжеловесной. Широченный пояс завязывался спереди на хитроумный узел. Со своим перманентом она не смогла сделать ничего, однако воткнула в волосы и как-то там закрепила длинную, точно индейское перо, шпильку.
Это должно было прочитываться как «куртизанка-ойран в день ритуального лишения девственности», но я была почти что неучем в таких вопросах, а у Маннами не хватило подручного материала, чтобы сотворить из своего тела истинный знак. Позже-то у меня в мозгах прояснилось.
Мы тогда снимали уже не ту престижную развалюху, где состоялось приобщение Трюггви к тайнам брачной жизни, — я была единственным штатным кормильцем в семье и не хотела далеко ездить. Форд у меня был далеко не «Тау-нуль-Т», куда богаче, но я ему не доверяла, уже тогда предпочитая косить под вражеского самокатчика, а не под шоферицу. А трофейному немецкому мотоциклу с валькирией, ухватившейся за рога машины, не доверяли уже мои пациентки.
Итак, Маннами поднялась на крыльцо, изящно подобрав подол и грохоча подошвами, и стукнула о косяк дверным молотком в виде бескрылого купидона. (Жуткая вещица.) Я отворила прежде, чем мои мужчины пошевелились — они либо спали, либо занимались в мансарде своими хрупкими экспериментами со стеклом.
— Сегодня ты очень хороша собой, — проговорила я, когда мы распрямились после долгого обоюдного поклона.
— Это свадебное, — ответила она.
— Как, и гэта?
Зашифрованное послание: вряд ли целомудренная, как положено, невеста оденет такую жуткую неудобь в день торжества.
Она вынула ноги из громоздких сандалий и осталась босиком. Даже без носков.
— У нас не так чисто, как в японских домах, — извинилась я. — Одной женщине трудно сладить с двумя мужчинами и кучей детворы.
Детвора была человеческая и давно ускакала в школу верхом на велосипедах. Кое-кто из старшеньких мог без зазрения совести подседлать и мой «цундап» — для того я на днях прицепила в нему пассажирскую коляску. Чтобы хоть не так рисковали опрокинуться.
Я провела Маннами в кабинет — ничего хирургического, полки с медицинской и бульварной литературой, портативный «Ремингтон» новейшего образца, под ним, на письменном столике мрачноватого вида, кусок губчатой резины — чтобы не так било по пальцам. Несколько стульев с ситцевой обивкой, такой же шезлонг и просторная кушетка с валиком. Скорее психотерапевтическая, чем хирургическая, только вот натуральная кожа на неё и на кресло натянута самой лучшей выделки, какую нам удалось достать. Вмиг согревающаяся от тела и практически не впитывающая телесных жидкостей.