Мы уселись как раз туда — рядышком, будто подруги. Первой вступила в беседу юная женщина, скромно потупив глаза:
— Я слыхала, что вы расспрашиваете клиентов. Но ведь я сказала достаточно, не правда ли?
— Если тебе не хочется об этом распространяться — то да.
И сразу:
— Он ведь не из здешних перемещённых лиц, твой возлюбленный?
Девочка отшатнулась.
— Откуда это… Вы проникаете в мысли?
— Нет, не бойся. Женскому врачу следует быть опытным. И потом — узел спереди, знак публичности. А одна-единственная шпилька — будто нож гуронского сахема. Любой догадается.
Маннами вздохнула:
— Он военнопленный. Не японец, с островов. Сначала насильно призвали, потом не захотелось умирать — сдался в плен. Полгода назад его и товарищей под конвоем пригоняли ремонтировать казармы, а паёк у них меньше, хуже, чем у нас. Вот мы и подкармливали. Больше я ему ни для чего не понадоблюсь. Никому и ни для чего. Можно не говорить дальше?
— Можно. Даже для исповеди такого хватит.
Иногда вы обе топчетесь, как болгарские нестинары около площадки с горящими углями или нарезаете круги вокруг предмета своих вожделений, будто кошка у миски со сметаной. Не решаясь сделать первый шаг.
— Ну, тогда я… — вздохнув, сказала Маннами. — Я бы не желала вашей опиумной премии. Во всяком случае, начинать с неё.
— Тогда что? Говори уж, моё дело — угодить.
Лёгкая сладострастная дрожь в голосе выдаёт тебя ей, даже когда ты ничего не знаешь о себе самой.
Маннами подняла голову, вздёрнув подбородок, — а ведь он у неё упрямый! И — зрачки в зрачки:
— Тогда я хочу вас. Всю.
Кто первый дотронулся до пояса и раздёрнул концы? Не помню и не знаю. Кто снял с другого одежду и заплёл совершенно иной узел — из нагой плоти? Из трепещущих языков и немилосердных рук, напряженья мускулистых ног, воплей и стонов? Мы наравне бесчинствовали над святынями, раздвигали круговые тиски и рвали плотину в клочья. Или то были вовсе не мы, а некие устрашающие существа, всплывшие из глуби сердец и одержавшие над нами победу?
Когда мы ослабили объятия и опустились рядом, кожа к коже, словно две медузы на горячем песке, Маннами сказала:
— Ты так ни разу меня не поцеловала. Боялась?
— Ага. Можно мне не быть? — язык у меня заплетался вместе с мыслями, однако она поняла их точно и прямо.
— Нет, нельзя. Не быть — это мне, не тебе.
А заключительный ритуал моя ойран интуитивно знала ничуть не хуже меня — со своей стороны.
..Лишь тогда, когда я выпила довольно, а она поникла в последнем разрешении, я услышала.
Не второе сердце — в тот, будущий раз, я была уже научена. Нечто вроде легкого трепета и причмокивания, словно крошечный, как маковое семя, кораблик прильнул к пристани по воле волны и тотчас же откачнулся, отлепился назад.