К концу дня смерчики вроде бы подвинулись ближе, Мы трое слонялись по берегу и глазели на них. За нашей спиной шли судорожные и уже тотальные приготовления к отъезду: стягивались тросом багажники, разгонялись моторы, Большинство к этому времени удрало, включая наших приятелей по несчастью.
— Их сейчас Бдительные повяжут одних за другими, как курей, — вслух подумал я. — Глаз у них наметанный на человеческий переполох.
— Пограбят, набьют физиономию, наложат штраф — и выпустят до следующего сезона, чтобы шерстка отросла, — рассудил Сали. — Беда невелика. Или ты имеешь в виду, что нам троим так легко не отделаться?
— Дюрандаль — плавучий транспорт, в отличие от их техники. Только это я и имею, — ответил я. — Давай-ка рискнем переночевать, авось там, в горах, до утра ничего не произойдет. А утречком тронемся позади их всех.
— Как знаешь, — пожал он плечами.
Я упаковался, поднял сиденья и вдобавок отодвинул переднее от руля как мог дальше, впритирку к заднему. Сали и Агнешке так стало тесновато, хуже, чем в нашу первую ночь; зазора, чтобы свесить ноги и нащупать внизу мягкое собачье пузо, я им почти не оставил. Зато баранка не путалась у меня в головах, хотя я ее не только не загнал в колонку, но и не закрепил. Рычаги тоже удобно ложились в руку — прямо как ствол любимого автомата. В случае появления большой и быстрой воды я мог рвануть с места в течение ока. Про то, что здесь, по моей прикидке, каждый второй неурочный разлив сопровождается селем, я не обмолвился ни одной живой душе.
Есть не хотелось, раскочегаривать плиту — тем более.
— Ложитесь и постарайтесь выспаться, — скомандовал я, — Последняя ночь, куда ни поверни.
Две головы, черная и ушастая рыжая, согласно кивнули мне в ответ, совсем как тогда.
И снова ко мне пришел чужой сон…
Я выхожу из колонн дворца, который нависает скалой, схватывает меня сзади теплой темнотой материнского лона, темнотой, которая только что была моей тихо лепечущей жизнью, моим смутным прошлым. Какое это прошлое — нельзя вспоминать, мне довольно того, что оно есть. И я есть, и ручей, который, ширясь, вытекает из колонн и тут же впадает в пологую мраморную ложбину, которую сам и выточил в ступенях. Его русло ведет меня обсаженной кипарисами лестницей на самый берег моря. Там бухта, куда я выношу свое естество, свою суть, запечатленную в комке моей плоти. Здесь на высоких вершинах горят, как праздник, цветные, радужные, переливчатые шары, их сияние пронизало море до самого дна и бросает на него блики. Я медленно захожу в воду, она теплая, как моя кожа, соленая, как моя кровь, и будто никакая; ни прохлады от нее, ни жара, только шелковистая скользкость, которая обволакивает меня в моем движении, останавливает, растворяет в себе, делает меня самою собой. От меня отделяются воспоминания — как кожа, мясо от костей, они уходят и, уходя, вспыхивают с последней силой. Отец в вороненых, рыцарски блестящих доспехах, младшие сестры и братья — букет парчи и кружев, улыбок и ярких лент, мать — густая шелковая синева простертых до полу одеяний и черный бархат голоса. Не бойся отдать мне то, что ты считаешь собой, оно вернется к тебе обогащенным… не бойся… Я — это ты, ты — это…