Камарилье, окружившей юного императора, не составило труда подстрекнуть его нетерпение вернуться в Рим. Саотер и Клеандр больше не встречали препятствия для своих интриг. Даже Императорский совет расходился во мнениях, следует ли продолжать войну, и фавориту Перенну, заседавшему там теперь как префект претория, день ото дня становилось все легче нейтрализовать Помпеяна. Он нашел в уставшей и деморализованной армии достаточную поддержку для своего плана: отвезти Коммода на Палатин как султана, при котором он становился великим визирем. Клеандр и Саотер, каждый со своей затаенной мыслью, присоединились к этому плану. Впрочем, подготовка заняла несколько месяцев: самый капризный правитель не может мгновенно демобилизовать военный аппарат, налаживавшийся многие годы. Коммоду несколько раз приходилось собираться с силами, чтобы освободиться от влияния, которое продолжал оказывать на него Помпеян. Он еще сохранял простой и робкий характер, о котором говорит нам Дион Кассий, и все еще чтил образ отца, слившийся в его глазах с отцовским alter ego.
Коммод любил родителей — это очевидно, — и их преждевременная кончина разладила его мировосприятие. Если бы они остались живы, он, несомненно, так бы и жил в притворной покорности, как дядя Луций Вер. Чего-то добиться он хотел только в спорте и играх, и новое окружение самым первым делом постаралось направить его сильные страсти на атлетические подвиги. Впрочем, инстинкт власти у него никогда и не принимал других форм; он и тираном-то стал только из страха и бьющей через край силы. Можно даже предположить, что мир избежал бы исторической катастрофы, если бы советникам Коммода удалось сделать так, чтобы он занимался только разгулом и цирковыми играми. Но все они были злыми авантюристами. Самый талантливый из всех, италиец Перенн, убрав своего коллегу Таррутения Патерна, возможно, вообразил, что сам станет императором. В 185 году его сверг фригиец Клеандр, прежде в союзе с ним убивший вифинца Саотера. Но на вершине могущества Клеандра его сбросил египтянин Эклект. Затем по трупу Эклекта прошел некий Лет, и, наконец, ночью 31 декабря 192 года сожительница Коммода задушила его руками атлета Наркисса.
Каким образом случилось так, что Палатин на двенадцать лет превратился в восточный сераль, а сенат Марка Аврелия тем временем позволял унижать и уничтожать себя, и легионы по-прежнему законопослушно исполняли свой долг на границах? Почему римский народ, любивший высмеять суровость отца, молча принял жесткость сына? Здесь нам трудно дать исчерпывающие ответы на все вопросы. Это общая проблема возникновения, поддержки и гибели любой диктатуры. Все происходило с удручающим однообразием. Во всех случаях в центре аппарата оказывается преторианская гвардия — общее имя, которое Рим сохранил для стальных стен, окружавших тиранов. Десяти когорт (семи тысяч человек) хватало для безопасности правителя и его режима. Их задача — охранять безопасность государства, за что им хорошо платят. Если глава государства считает, что угроза безопасности возникает на границах, он отправляет туда и гвардию. Мы видели, как несколько префектов претория героически погибли на Дунае. Но если власть запирается на Палатине, превращенном в лупанарий, эти семь тысяч человек исполняют уже только полицейские функции. Тогда эта чрезмерная сила может лишь пестовать страх, оправдывающий ее существование. Репрессии прогрессируют и всегда находят свой конец в самих себе.