Вер отправил Вологезу предложения о мире. Вологез не мог не считаться с количеством сил, поставленных под оружие против него — не менее сорока восьми тысяч превосходно подготовленных воинов. В чем состояли римские требования, неизвестно. Можно предположить, что они были достаточно разумными: ведь восстановление статус-кво смывало оскорбление и позволяло Веру, которому сенат дал почетное прозвище Армянского, триумфатором вернуться в Рим, а Марк Аврелий вовсе не был расположен ради престижа пускаться на авантюру в духе Траяна. И все-таки римский император не мог отмахнуться от одного серьезного аргумента: правильно ли было бы возвращать домой большое войско, собранное для противостояния неожиданному нападению, которое, правда, было отражено, но по-прежнему представляло угрозу? Не следует ли воспользоваться этим экстраординарным сосредоточением сил, чтобы разгромить противника на его же базах? Дальнейшее показало, что это мнение разделяли многие командиры в легионах, задействованных в Сирии, а также деловые круги Антиохии и Рима, желавшие сокрушить торговую монополию парфян.
Эта дилемма — с какого момента не остается обратного пути — возникала при всех мобилизациях разных времен и стояла в начале множества нескончаемых войн. Расчеты парфян, очевидно, были примерно такими же: ведь Вологез наверняка терял лицо в глазах своих воинов и вассалов, если при первой же угрозе вновь соглашался на позорный компромисс по Армении. В общем, переговоры были трудными, о чем можно судить по письму, в котором Луций Вер извиняется перед Фронтоном за долгое молчание: «Поистине мне не удалось ничего такого, чтобы я мог просить тебя разделить мою радость, которой тебе желаю, и не хочу, чтобы ты входил в заботы, день и ночь весьма беспокоящие меня и приводящие почти в отчаяние. Впрочем, как описать подробно планы, которые меняются со дня на день». Вологез отклонил предложения Вера. Луций не мог потребовать меньше, чем освободить правый берег Евфрата и дорогу из Пальмиры в Дура-Европос — место переправы через реку, — оставить месопотамские крепости и дать обязательства относительно свободы внешней торговли. Это означало ограничение парфянского суверенитета и сокращение сверхдоходов от невероятных пошлин и сборов в гаванях теплых морей. От Басры до Пальмиры цена корицы возрастала в десять раз.
Было бы недальновидно усматривать в восточном вопросе только наследственную вражду между парфянами и римлянами — двумя древними цивилизациями, двумя направлениями военно-экономического империализма. Это действительно было главной темой циклотимической эпопеи, регулярно портившей мирный лик легендарного Эдема финикиян и вавилонян. Но не следует забывать, что в региональное равновесие вмешивались и другие силы, что обе господствующие державы сами испытывали внешнее и внутреннее давление. Такое положение, несомненно, входило в расчеты тех и других, поскольку по караванным и морским путям передавались сведения об этом, а перебежчики сообщали полезнейшие разведывательные данные. Эти секретные или не слишком точные сведения о пограничных стычках, дальних потрясениях, военных действиях на второстепенных театрах дошли до нас крайне отрывочно. Но они достаточно хорошо показывают, какие опасности грозили на периферии двум державам, укрепившимся к западу и к востоку от Средиземного моря. Как ни парадоксально, эти опасности были общими.