Печально улыбнувшись государю, жрица поклонилась и покинула тронный зал.
Сидя на походном троне, под балдахином, защищавшем от палящих лучей, низвергавшихся уже почти отвесно, Эгиалея радовалась как дитя и отнюдь не по-царски вертела головою направо и налево. Впервые за триста пятьдесят или четыреста лет повелительница Крита созерцала свои владения со стороны.
А остров искони считался жемчужиной Средиземноморья.
Ослепительно блистали меловые плоскогорья Иды и Левки. Густо-зеленое руно лесов сбегало по бесчисленным отрогам, там и сям простирались более светлые проплешины привольных, обширных пастбищ. Лежавшие ниже населенные равнины скрывались от взгляда за прокаленными солнцем прибрежными утесами, чьи коричневые сланцы даже издали казались ребристыми.
Кое-где возникали глинистые обрывы, а редкие полосы омываемых водою песков так и горели, подобно отполированному золоту, вознося над собою зыбкое марево.
Темные, лишенные растительности, мысы тянулись прочь от разноцветной земли, укоренялись в прохладной глубине, врастали в морское ложе, бросали на волны густо-синюю тень.
— Какая красота! — пробормотала Эгиалея, обращаясь к примостившейся у нее на коленях собачке, неразлучной спутнице, пролаявшей, проскулившей и проложившей себе дорогу на борт. Песик заколотил пушистым хвостом, встал на задние лапы и лизнул хозяйку в подбородок.
Рядом с царицей Тиу не боялся никого и ничего, даже непривычного странствия среди сверкающей хляби.
— Огромное спасибо, милый, — продолжила Эгиалея, поворачивая голову к супругу. — Вовек не забуду!
Аркесий ласково улыбнулся в ответ.
Пентеконтеры следовали за царской ладьей полукругом, на расстоянии примерно трех плетров, дабы полностью исключить нечаянный таран при неудачном повороте. Весла боевых кораблей вздымались и опускались очень медленно, делая не более шести ударов на шестидесятый счет, ибо в противном случае проворным великанам довелось бы выписывать сложнейший зигзаг, или просто уйти далеко вперед.
Гребцы «Аписа» трудились в ритме восемь.
— Ту-тумм... Ту-тумм... Ту-тумм...
Тугая кожа барабана громыхала глухо и размеренно.
Казалось, под сосновым килем неспешно плывет ленивое страшилище, и редкий стук исполинского сердца проникает сквозь тяжелую толщу воды.
Эгиалея невольно поежилась.
— Ту-тумм...
Искрящиеся влагой весла взмывают по восходящей дуге и вновь погружаются в море, сообщая судну долгий, плавный толчок.
— Ту-тумм, — рушатся на выдубленную овечью шкуру увесистые палочки, венчанные шарами промасленного войлока.
И опять подымаются изогнутые лопасти.