Кидоны обретались в полном умопомрачении.
Оба повелителя — и царица, и царь — сгинули бесследно, растворились то ли в морской синеве, то ли в небесной лазури.
Наравне с пятью сотнями воинов, моряков и гребцов — подневольных и нанявшихся по доброму согласию.
Огромный остров осиротел разом и не мог сыскать надлежащего утешения.
Суета и паника водворились на обширных площадях, среди просторных рынков и в укромных домашних покоях. Население волновалось, невообразимые домыслы плутали и странствовали по Кидонии; господа шепотом обсуждали неслыханное, затворяясь в надежных супружеских спальнях, а служанки торопливо судачили о зловещем знамении, сходясь к источникам горной воды либо прицениваясь к доброму ломтю соленой кефали, привычно предлагаемой бродячими уличными торговцами, которым, говоря по правде, было все едино: уцелели цари, или низверглись в Тартар.
Монета оставалась монетой при любой династии.
Но династию существующую, имевшую неоспоримо законных наследников и продолжателей, следовало сохранить во что бы то ни стало. Иной заботы, иного помысла Элеана и знать не хотела...
Все же приведем рассказ умного и многоопытного Халка.
* * *
— Я почуял неладное примерно за полмили до берега. Возле Дии всегда вьется тьма несметная чаек и бакланов. От воплей уши вянут. И вдруг, ни с того, ни с сего — тишина гробовая. Ни единой птицы, ни в воздухе, ни на воде.
Эксадий, кормщик, брякнул было, что, дескать, царица и пернатых призвала к порядку, да мне шутить не захотелось. Обругал парня последними словами и велел перейти на таранную скорость. Едва гребцов не загнал...
— Если побережье внезапно вымирает, это очень скверный знак, очень. Держи ухо востро и готовься к неприятностям. Так и вышло, телочка.
— Пентеконтеры стояли у самого устья, все четыре. И ни души на палубах! Минуем, даю знак Мегапенту и Поликтору сбавить прыти, осмотреться, отрядить людей. Эсон, замыкающий, как положено, бросил якорь при входе в бухту, перегородил, выстроил всех лучников у внешнего борта... А мы с Геленом, двое головных, ринулись к берегу. Пусто!
Третьей страже, примерно за два часа до рассвета, надлежало развести костры, водрузить на толстых рогатинах увесистые казаны и сварить похлебку для себя и товарищей. Угли, разумеется, погасли, но котлы продолжали свисать с толстых металлических перекладин, полные остывшим варевом.
Царский шатер невозмутимо высился посреди выгнутой песчаной полосы. Рядом плакал и скулил очумелый от непонятного ужаса, потерявший свой собачий рассудок, Тиу. Топыря огромные деревянные рога, легонько покачивал кормой «Апис».