— Я не убивал Настасью!
Вода осталась холодной. Народ молчал. Словно внезапно осознав свою несправедливость, люди залепетали:
— Гришка не виноват.
— Прости нас, Гришка!
— Оговорили мужика!
— Кто ж убийца-то?
— Всех проверять! Всех по очереди!
Ни у кого даже сомнения не возникло, что чаша может не сработать. Слепа и сильна была вера народная в чудеса божьи.
— Прости нас, Гришка!
Григорий повернулся к Альке и показал ей свои мокрые руки:
— Я не виновен, матушка!
— Я знаю, Гриша. — Алька улыбалась, по щеке её текла слеза. Смахнув её, она прошептала:
— Я знаю, Гриша, не уходи, останься до конца.
Он едва заметно кивнул и, спустившись с помоста, встал поодаль.
Потянулась длинная вереница народа. Мужики и бабы, крестясь, опускали руки в воду и клялись в своей невиновности. Машка подошла последней. Бледное веснушчатое лицо не выражало страха. Поджатая ссохшаяся правая рука была перевязана тряпицей. Она поцеловала крест, перекрестившись, сняла тряпицу и, неловко изогнувшись опустила руки в воду.
— Ты ли виновна в смертоубийстве Настасьи Селивановой?
Настасья помолчала и выпалила:
— Нет!
Алька закрыла глаза, приготовившись услышать дикий визг ошпаренной женщины. Но вокруг была тишина. Алька выругала себя: как она, женщина с высшим образованием, могла поверить в эту чушь!
Лакей пожал плечами:
— Остались ребятишки, матушка.
Алька обернулась к Ксане:
— Дальше нет смысла продолжать. Чаша не работает. Ты ошиблась.
Ксана усмехнулась:
— Чаша всегда работает. Убийца здесь. Вели всем пройти испытание до конца.
Алька кивнула:
— Пусть дети тоже пройдут.
По очереди подростки старше семнадцати лет стали всходить на помост. Алька недоверчиво хмурилась, как вдруг в толпе подростков она увидела паренька с такой же ссохшейся рукой как у Машки. Он даже похож был на Машку! Кроме того, парень явно нервничал, в то время как остальные подростки явно веселились, и, когда подходила его очередь, пропускал вперед себя другого. Алька вспомнила слова Григория: «У нее ж рука сухая. И у отца её такая была и у бабки — по деревне все знают — порча на ней какая-то, на всей семье, на сорок колен вперед — от отца к дочери, от матери к сыну». Внезапная догадка осенила её. Сын мог отомстить за мать! Паренек остался последним — больше никого не было. Озираясь, он взошел на помост. Такое же веснушчатое лицо, как и у матери, было бледным. Он перекрестился и поцеловал крест, опустил руки в воду, так же неловко изогнувшись, как и его мать. Народ тоже стал замечать неладное. Заскучавшие было крестьяне, утихли и смотрели на мальчишку. На вопрос батюшки он молчал. Потом с отчаянием глянул в толпу и крикнул: