Например, ко Двору Лилии, сильнейшему двору дивных на севере Франции. Что за обиду нанесли французские эльфы и феи жителям вод, Луна не знала, но знала одно: без этого не обошлось. Пожалуй, следует блюсти осторожность, дабы не предоставить посланнице никакой информации, что могла бы помочь примирению.
Однако ж ее объяснения должны казаться естественными и непредвзятыми.
– Непосредственно с теми, кто живет на поверхности, они не станут и разговаривать, – продолжала Луна, – однако порой беседуют с нашими речными нимфами. Через них мы время от времени сообщаемся с эстуарием[30] Темзы близ Грейвзенда. Таким-то образом Инвидиана и договорилась о моем посольстве. Морские жители согласились принять меня у себя. Что королева посулила им за эту уступку, мне неизвестно.
– И вы отправились в море одна? – спросила посланница.
– В сопровождении двух нимф из эстуария: они переносят соленую воду лучше речных сестер. Ну, а дальше мне помогали жители моря.
– Но как же вы к ним попали?
Все это Луна явственно помнила до сих пор – и свист воздуха в ушах, и вынимающий душу страх: вдруг Инвидиана попросту сыграла над нею жестокую шутку?
Луна смежила веки, но тут же велела себе открыть глаза и встретилась взглядом с мадам Маллин.
– Прыгнула вниз с белых скал Дувра. И это, madame ambassadrice, все, что я сегодня скажу. Если хотите знать больше, продемонстрируйте, чем можете мне помочь.
Поднявшись, она отступила от табурета, расправила перепачканные юбки и склонилась перед посланницей в реверансе.
Мадам Маллин смерила ее взглядом и задумчиво кивнула.
– Oui[31], леди Луна. Так я и сделаю. И с нетерпением буду ждать продолжения вашей повести.
Спустя минуту она удалилась, и дверь вновь захлопнулась, преграждая свету путь внутрь. Однако мягкий табурет остался в темнице, точно залог, обещание скорой помощи.
Сент-Джеймсский дворец, Вестминстер,
10 апреля 1590 г.
«Напоследок же изо рта его и из носа хлынула моча, окутав все вокруг столь гнусною вонью, что ни один из его прихвостней и близко не смог к нему подойти…»
Смятое донесение хрустнуло в кулаке. Пришлось усилием воли заставить себя разжать стиснувшиеся пальцы. Положив лист на стол, Девен расправил бумагу. Швырнуть бы ее в огонь… но нет. Нельзя.
Уолсингема едва поместили в склеп, а католики уже торжествуют, злорадствуют, распускают поганые сплетни. Даже смерть главного секретаря изображают настолько омерзительной, что…
Бумага вновь захрустела в руке. Девен с досадливым рыком повернулся к ней спиной.
И как раз вовремя, чтобы увидеть входящего в комнату Била. Судя по виду, спал старик ночью скверно, однако держался собранно, хладнокровно. Взгляд Била скользнул за спину Девена и остановился на смятом листке бумаги.