– Ну, разве что изредка, – смутилась Луна, сама не зная, почему. – А что? Что это за слова?
– Строка из театральной пьесы.
С этими словами Девен поднялся на ноги, подошел к остывшему камину, коснулся ладонью каминной полки и склонил голову, опустив подбородок едва не к самой груди.
– Тот, кто ее написал… некогда служил Берли, однако он больше поэт, чем шпион. Кузен сэра Фрэнсиса с ним близко дружен, а я встречал его всего раз, за ужином. А вам имя Кристофера Марло ни о чем не говорит? – спросил он, вновь повернувшись к Луне.
Луна наморщила лоб.
– Имя я слышала, но лично его не знаю.
– Как и его творений. Все это – строки из его пьесы «Трагическая история доктора Фауста».
Но Луна только покачала головой: это название ей также ни о чем не говорило.
Девен на миг стиснул зубы.
– В этой пьесе рассказывается о человеке, заключившем договор с дьяволом, – пояснил он.
Луна замерла, устремив на него немигающий взгляд.
– Скажите, – продолжал Девен, – не ведет ли ваш род каких-нибудь дел с Преисподней?
– Двор Чертополоха, что в Шотландии, – не чувствуя собственных губ, точно за нее отвечал кто-то другой, заговорила Луна, – платит им оброк. Приносит жертву каждые семь лет. Смертного, разумеется, не одного из своих. Уж и не знаю, что им была за нужда возлагать на себя такую повинность, но Инвидиана… Суспирия… конечно же, не…
– Не пошла бы на это ни за что? – Голос Девена едва не звенел – от гнева ли, от страха, а может, разом от того и другого. – По вашим же словам, ваш народ не знает средств вернуть ей былую красоту, не сняв проклятия. Однако она проклята до сих пор. Выходит, ей помогла некая иная сила.
И не небесная, дьявольская. Что же она предложила взамен? Очевидно, всю свою былую доброту. А чтобы восполнить пустоту, потянулась к власти, господству, могуществу. И превратила Халцедоновый Двор в крохотный Ад на земле – не зря же Тиресий столь часто называл его Адом.
Что ж, теперь ответ провидца обрел полную ясность.
– Луна и Солнце, – выдохнула Луна. – Мы должны разорвать, расторгнуть ее договор с Преисподней!
Ах, Фауст!
Один лишь час тебе осталось жизни.
Он истечет – и будешь ввергнут в ад!
О, станьте же недвижны, звезды неба,
Чтоб навсегда остановилось время.
Чтоб никогда не наступала полночь!
Кристофер Марло.
«Трагическая история доктора Фауста»[49]
Длинная галерея от начала до конца увешана гобеленами, и каждый из них – настоящее чудо, затейливая картина из многоцветных шелков вперемежку с золотой и серебряной нитью. Вышитые на них фигуры словно бы провожают его безжалостными немигающими взорами, а он, спотыкаясь, идет мимо – босой, без дублета, разорванный ворот рубашки распахнут на узкой груди. Губы жестоко, нестерпимо саднят. Вокруг никого, и страданий его никто не видит, но взгляды вышитых глаз давят, сверлят, точно путь лежит сквозь толпу безмолвных, недоброжелательных зрителей.