Не имея ответа на этот вопрос, Девен решил испытать, сколь далеко простираются границы дозволенного. Попробовал заговорить с окружающими, но от него шарахались прочь. Тогда он начал преследовать их, вслушиваться в их беседы, однако, завидев его приближение, дивные умолкали, а то и вовсе покидали зал, упуская все выгоды пребывания близ самой королевы. Впрочем, обрывки подслушанных разговоров все равно не имели для Девена ни малейшего смысла.
Тогда он заговорил с ними о Господе, отчего дивные вздрагивали, ежились, а в глазах наблюдавшей за всем этим Инвидианы вспыхнули искорки жестокого, злорадного веселья.
Но, когда Девен решил усилить натиск, ей сделалось не до забавы.
Встав посреди зала лицом к трону, Девен перекрестился, сглотнул, дабы хоть как-то смочить пересохшее горло, и затянул во весь голос:
– Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе. Хлеб наш насущный дай нам на сей день, и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим, и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Аминь.
Не успел он закончить, как зал наполовину опустел. Оставшимся заметно не поздоровилось: одних скрючило едва ли не пополам, другие без сил привалились к стенам. Беда обошла стороной лишь немногих – надо думать, тех, кто недавно вкусил пищи смертных, но даже они вид имели отнюдь не радостный.
Как и Инвидиана. Впервые за все это время она разозлилась.
Призвав на подмогу изрядно поблекшие воспоминания о молитвах, услышанных от заключенных и диссидентов[51], Девен попробовал снова, на сей раз – в ином русле:
– Pater noster, qui es in caelis: sanctificetur Nomen Tuum…
Вот тут силу слова Божия почувствовал даже он сам. Зал вокруг задрожал, блеск его роскоши потускнел, словно сквозь мрамор, халцедон и хрусталь стали видны простой камень, бревна да сырая земля, а наряды дивных обратились в жалкое тряпье.
Могучий удар со спины поверг Девена на пол, начисто вышибив из него дух и оборвав католическую молитву на полуслове. Голос, зазвучавший над головой, оказался знакомым – чересчур знакомым, хоть Девен и слышал от этого человека едва ли дюжину слов.
– Не отсечь ли ему язык? – спросил Ахилл.
Если латинский перевод «Отче наш» хоть как-то подействовал на Инвидиану, королева никак сего не проявила.
– Нет. Возможно, его способность говорить нам еще пригодится. Однако заткни ему рот, чтоб более не изрыгал кощунств.
Ахилл надежно заткнул Девену рот комком ветоши. Жажда немедля усилилась: ткань мигом впитала до капли всю влагу, остававшуюся на языке, но этого Девен почти не заметил. Мысли его целиком занимало увиденное перед тем, как Ахилл сбил его с ног.