«Хуже» могло принять множество разных видов. Некоторые представляли собою зеркальное отражение того, чем в эту минуту рисковала Луна. Таинство крещения уничтожало дух дивных, навек превращая их в простых смертных. Правда, этого ритуала Ди не предлагал, но кто знает, какое воздействие могут оказать на нее «ангельские деяния»?
Это пугало Луну пуще всего на свете. Дивного можно убить. Правда, воевали они крайне редко, так как дети у них рождались еще реже того, однако без смертей не обходилось. Что ждет там, за гранью смерти? Этого никто не знал, хотя философы дивных спорили о сем предмете столь же горячо, как и их смертные коллеги. Но эта неизвестность была не столь страшна, как несомненные следствия превращения в смертную женщину. Одно дело – жить рядом с людьми и греться в лучах их бренного бытия, но стать одной из них…
Однако выбор был сделан, и на попятную Луна пойти уже не могла.
– Тогда объясните, что я должна делать, – сказала она.
Ди взял ее за руку и отвел в крохотную часовенку, примыкавшую к кабинету.
– Преклоните колени, – велел он, – и помолитесь со мной.
Еще никогда в жизни Луна не чувствовала себя столь ужасающе беззащитной! Под защитой бренного хлеба она могла бы читать молитвы не хуже всякого человека, но сейчас?
Ди добродушно улыбнулся. Если ее неземное обличье и внушало ему тревогу, он давно уж никак этого не проявлял.
– Бояться нечего. Забудьте все молитвы, что слышали от других – хоть от католиков, хоть от протестантов. Всевышний слышит не слова, не речи, а чувства.
– Из каких же вы христиан? – спросила Луна, отчасти от изумления, отчасти затем, чтоб потянуть время.
– Из тех, что полагают любовь и милосердие главными христианскими добродетелями, фундаментом истинной веры, которого не касаются и глубочайшие из религиозных схизм.
Узловатые пальцы коснулись плеча, побуждая преклонить колени.
– Говорите языком милосердия и любви, и Господь вас непременно услышит.
Луна подняла взгляд к кресту на стене часовенки. То был обычный крест, без терзаемого муками Христа на нем, и от этого ей сделалось легче. Сам по себе этот символ не внушал никаких тревог – по крайней мере, здесь и сейчас. Ди верил в собственные слова всей душой, и, не обращенный против Луны чужою волей, крест ей ничем не угрожал.
«Языком милосердия и любви…»
Луна сложила руки перед грудью, склонила голову и начала – поначалу неуверенно, не без запинки, но вскоре слова молитвы обрели плавность. Пожалуй, она и сама не могла бы сказать, говорит ли вслух, или же только в уме. Вдобавок, слова то и дело перемежались идеями, образами, смутными страхами и вожделениями. Сначала все это весьма напоминало сделку – дескать, ты помоги мне, а уж я в долгу не останусь; затем на смену торгу пришли объяснения, оправдания и даже извинения. «Да, я – дивная. Что это значит в глазах всего мира? Как знать… Быть может, мы – падшие ангелы, быть может, древний народ, или сами того не сознающие демоны или вовсе нечто такое, что смертным и в голову не придет. Я не называю себя христианкой и не обещаю обратиться к тебе. Но неужели ты позволишь этому злу продолжаться лишь потому, что против него борюсь я? Неужто доброе дело перестанет быть добрым, сотворенное некрещеной душой?»