Между тем Сусанна, которая, несмотря на горе, отнюдь не была слепой, решила поговорить с дочерью. Они сидели за скромным ужином, обе — в резных деревянных креслах, которые сделал Вардан. Асмик смотрела в окно, на горы и думала о том, что порой недосягаемое и высокое вдруг начинает казаться привычным и близким.
— Зачем ты даешь этому юноше надежду? — спросила Сусанна, и девушка растерялась, не зная, что ответить.
— Я… я не делаю ничего плохого, — пробормотала она. — Мы просто разговариваем, гуляем.
— Но для него это означает большее, — заметила мать.
Асмик молчала. Она вспомнила о поцелуе, который Вардан неожиданно сорвал с ее губ. Она так растерялась, что не смогла противиться. Вардан испугался того, что натворил, и больше не решался к ней прикасаться. Да, это было немыслимо, так же как обмен взглядами с тем арабским юношей в Исфахане.
Асмик казалось странным, что она до сих пор вспоминает мусульманина, которого больше никогда не увидит, что не может заставить себя думать о нем с ненавистью или равнодушием. Молодой араб не походил на человека, способного забыть о совести и чести, но он был чужим, был завоевателем, иноверцем, врагом.
Сусанна поднялась из-за стола, медленно прошлась по комнате и промолвила:
— Мы обязаны помнить о том, что принадлежим к роду Агбалян. Это наша правда, наш долг, наше единственное оружие. Стоит забыть об истоках — и нам придет конец.
— Что ты имеешь в виду, мама? — спросила Асмик, вглядываясь в бледное лицо Сусанны.
— Ты должна продолжать вести себя так, как вела прежде, когда мы жили в богатом особняке, а не в бедном деревенском доме.
Девушка встала с места, по ее щекам разлился румянец, а голос прозвучал взволнованно и звонко:
— Не ты ли говорила, что былые времена безвозвратно ушли и надо забыть о прежних привычках!
— Я хотела сказать, что теперь нам придется по-другому одеваться, отказаться от украшений, обходиться без помощи слуг. Но наша внутренняя жизнь, наши обычаи и вера должны оставаться неприкосновенными.
Асмик вновь подумала о своем первом и единственном поцелуе и покраснела еще больше.
— Ты не понимаешь меня, мама! — прошептала она.
— Понимаю. Ты еще очень молода и не можешь, как я, целыми днями думать о погибших родных, о том, что под крышей твоего дома теперь живут чужие люди. Тебе хочется, чтобы жизнь продолжалась, тебе скучно, ты не знаешь, чем себя занять. Этот юноша был первым, кто протянул тебе руку помощи, вселил надежду в будущее.
— Разве это плохо?
— Хорошо. Только он крестьянин, а мы принадлежим к знатному роду.
— Я не считаю его ниже нас, — упрямо произнесла девушка. — У него есть дом, земля, тогда как мы… Мы одного народа и веры, разве это не главное?