Один только дед Константин был неподвижен, молчал чугунно и лишь без закуски глотал стакан за стаканом самогон. На третий день он встал, хрястнул пустую бутыль об стол, пластанул ситцевую рубаху на груди пополам, только пуговки поскакали по половицам — и принялся плясать. Без остановки, несколько часов подряд, отшвыривая мужиков, пытавшихся крутить ему руки. Рухнул, обессилев, только затемно, и воющая над ним бабка Авдотья еле сумела дотащить неподъемного мужа до постели.
Проспавшись, он сразу же отправился к шабрам и привел в дом пятилетнего внука Степана, который все дни поминок жил там, в стороне от мужицкой гульбы. Привел и сказал спокойно:
— Ну вот, Степка. Теперь мы тебе заместо батьки с мамкой…
Внук, хоть и мал, понял все и только головой кивнул. Уже тогда дед про себя удивился — ни слезы, ни крика у Степки не вырвалось.
А как только зазеленел май, дед Константин увел внука с собой в лес — и до осени. Так и повелось. Когда Степан подрос, он и сам чуть ли не круглый год пропадал в чаще, с ружьем да кавказским кинжалом — еще прадед, который с Ермоловым служил, привез домой бритвенно-острый клинок с серебряной чеканкой.
Первого оборотня тринадцатилетний парнишка поймал на это лезвие. Едва не переломившись при том под тяжестью волчьего тела. А когда увидел, что шерсть исчезает, и перед ним на земле дрожь бьет помирающего голого мужика с синеватой кожей, то сблевал. Но дед не дал отвернуть глаза.
— Смотри, Степан. Хорошо смотри. Ить вот оно как, мог он человеком быть, а выбрал — нелюдем стать и людей резать. А нелюдю — и смерть нелюдская. Ни похорон ему, ни дна ни покрышки.
Старый Константин рассказывал внуку все, не скрывая секретов. От него первого Степан узнал, как надо правильно убивать и как правильно жить, так, чтобы глаза от людей не прятать.
— К примеру, как оно, — учил дед, пока снаряжал патроны или подшивал драную об ветки одежду, — иной человек — дрянь гнилая, и Лесному не всякому в подметки сгодится. И наоборот — вот те же альвы или мавки. Они живут и нас не трогают. И мы с имя в ладу должны жить. Ежели то не черные альвы, Степка. Тех опасаться надо, ненавидят они людей. Коли встретится такой — бей первым, но и по сторонам гляди — они поодиночке не ходят.
— А те, что не черные? — спрашивал внук.
— С теми я сам в последнюю турецкую войну плечом к плечу в разведке служил. Из нас таких, у кого ни кола ни двора, ни царя в башке, собрали отряд «охотников» — для ночных действий, значит. Плохо башибузукам турецким спалось, пока с нами альвы ходили. Быстрые они и бесшумные — проскользнут там, где человеку и пути-то не видится. Только все одно — нелюдская у них суть, жестокие очень. Пленных не берут, и не дай Господь к ним в руки врагом попасться. Смертную муку примешь, неделю умирать будешь, а они рядом петь на своем языке и смеяться будут. Понять их трудно. Но если один раз понял, и они тебя за своего приняли — навек своим будешь.