Как ей хотелось вцепиться ему в волосы! Или в плечи… в эти мускулистые широкие плечи. Вцепиться и прильнуть к нему всем телом… и раствориться в полном забвении…
— Подвинься, побратим, — по-свойски сказал Георгий Константину и бесцеремонно уселся между парнишкой и именинницей, касаясь ее золотого подола голым коленом. При этом имел наглость шепнуть ей в ухо:
— А помните, на корте? Там вы передо мной коленки выставляли. Теперь моя очередь.
Она задохнулась.
Слава Богу, тут заиграла музыка, на сцену выскочили танцовщицы в пышных юбочках и стали задирать ноги в канкане.
— Моть! — тихонько позвал Валентин, напоминая певице, что пора браться за работу. На что Матильда раздраженно гаркнула:
— Я охрипла на хрен! Мне выпить надо.
Джузеппе подхватил, пытаясь спасти ситуацию:
— Выпьем, друзья! За прекраснейшую из всех синьорин! — и разлил водку в фужеры для шампанского. Все в этот вечер пошло наперекосяк, все было абсурдно, а потому никто не возразил.
Лишь в Ритином бокале было то, что положено. И еще там мерцал перстень с сапфиром.
— Прекрасный тост! — отозвалась именинница. — Чокнемся?
— Осторожней, госпожа Солнцева, — предупредил Георгий. — У вас там что-то плавает. Кажется, муха.
Но хрусталь уже зазвенел, и только фужер Маргариты ударялся о другие с глухим стуком, как камушек.
Она осушила его до дна, изъяла подарок Лучано и демонстративно надела его, хотя сапфир вовсе не подходил к золотому платью. Так и не пришлось увидеть в серединке кольца лицо суженого. Гадание не состоялось.
Танцовщицы раскланялись и ушли. Никто им не похлопал. Никто на них не глядел.
— Котя, мальчик мой, — попросила Матильда. — Подмени меня, ненаглядный. Ща я оклемаюсь от этого неглижанса, — она с отвращением кивнула в сторону Георгия, — и тогда отработаю свой гонорар.
Джузеппе набухал ей еще спиртного, а Костя, неловко двигаясь в непривычном одеянии, поднялся к микрофону.
«Сердись не сердись, а Георгий в «неглижансе» выглядит элегантнее, чем Константин в пиджаке», — невольно отметила Рита.
Музыканты заулыбались: было заметно, что они относятся к Мотиному сыну с нежностью.
Парнишка приблизил губы к микрофону и засвистал. Свою любимую «Шелковую куклу», «Сатин долл». Всего несколько тактов, и он перестал казаться чучелом. Скованность исчезла. Родилась музыка.
Вот, помогая солисту, вступил трубач, и Костя, получив секундную передышку, сбросил ненавистный пиджак, отшвырнул за кулисы. Матильда не рассердилась: она не могла налюбоваться на свое дитятко.
Виолончель отозвалась на свист бархатным контральто, и защебетали в унисон балалайка с ксилофоном.