— ...Теперь я отчетливо вспоминаю, — говорил несколько позже Жюльен: — и ваши слова еще звучат в моих ушах, настолько сильно подействовал на меня тогда ваш рассказ. Мы приходили в восторг от опытов Зоммервиля и кто-то из нас, кажется Алинь, удивлялась, что вы не разделяете наш энтузиазм.
— Наш энтузиазм — дело прошлого, — горько сказала девушка.
— И вот, когда мы говорили о чудесах науки, вы, в противоположность этому, рассказали про индейцев, знающих такие растения, которые разрушают духовные способности. Человек превращается в тело без души.
— Это не тот случай, — прервал миссионер: — мне, кажется, я вам упоминал и про другой...
— Да, конечно, человек, превращенный в животное. Несчастный, выпивший этот яд, сначала теряет способность речи и произносит одни только нечленораздельные звуки, как если б у него был частичный паралич языка.
— Потом он теряет ощущение равновесия.
— Да, да, он перестает держаться на ногах, как будто тяжесть головы его влечет вниз.
— И, в конце концов, он начинает ходить на четвереньках, испуская рев — так, что ли?
— Да, рев и пронзительные крики, от которых мороз продирает по коже. Этих криков никогда не забудешь.
— И вы думаете, отец, — умоляюще спросила молодая девушка: — что бедное дитя...
— Пока симптомы сходятся только на этих нечленораздельных криках. Я не знаю в точности хода этой ужасной болезни, которая, без сомнения, поражает определенные нервные центры, но Пабло сразу увидит, ошибаюсь я или нет.
После долгого молчания Жюльен спросил:
— Эти больные, должно быть, ужасно страдают?
Аббат Тулузэ ответил не сразу.
— Я вам еще не говорил, что именно в этой болезни ужаснее всего. Нет, жертва ее не страдает физически, но зато ясность ума и способность рассуждать, как видно, пропадают не сразу. И эти незабываемые крики, о которых я вам говорил, не похожие ни на животные, ни на человеческие, вернее всего выражают дикое отчаяние несчастного, который, превращаясь в животное, сохраняет чувства и переживания человека. Бедняга кончает тем, что бросается в воду или же его близкие из сострадания к нему кладут конец его мучениям.
— Какой ужас, — простонала Алинь, вся дрожа.
— Не знаю, — вмешался Гилермо Мюйир: — верно ли, что эти больные не страдают физически? В молодости я жил среди дикарей в венецуэльской Гвиане, где я скупал каучук. Я видел одну молодую женщину, пораженную этой болезнью, которую они называют «вахимахура». Я видел ее так, как вижу вас, и она кусала руки, рвала на себе тело, как ягуар, простреленный пулей.