— Не пропадет. Я ему дам охранную грамоту. Единственное что — попадаться к красным с этой грамотой опасно. Шкуру с живого спустят.
Саша вновь всхлипнула, несколько мгновений неподвижно стояла около атамана, потом отерла лицо платком и проговорила тихо:
— Чему бывать, того не миновать.
— Все, Шурка, под Богом ходим, — произнес атаман.
В Верхнеуральск Дутов ушел в сопровождении верных сподвижников. Охраны не было, из оружия — только то, что имели при себе, револьверы, шашки, да одна винтовка с тремя запасными обоймами. Саше Васильевой, которая шла вместе со всеми, атаман дал крохотный дамский «браунинг», украшенный нарядной насечкой.
— Для войны он, конечно, не годится, но застрелиться из него можно, — сказал он.
Саша невольно поежилась.
До Верхнеуральска дошли благополучно. Там он созвал войсковой круг, набрал семь отрядов и начал партизанскую войну. «Войну такую, что комиссары не имели ни одной секунды покоя около 4-х месяцев» — так писал о событиях того времени Дутов впоследствии.
Наступила весна. Ни патронов, ни снарядов у Дутова не было. Не было их и у красных. Кобозев подтянул к Верхнеуральску несколько отрядов и практически одними штыками выбил оттуда атамана.
Дутов переместился в станицу Краснинскую, где вскоре оказался буквально запечатан — его взяли в такое плотное кольцо, что из станицы даже мышь не могла выползти. Надо отдать должное красным — они научились воевать. Белые не уступали… Впрочем, и красные и белые допускали немало одинаковых ошибок. Объяснение всему этому было простое, хорошо известное: люди очень устали от войны.
В Краснинской Дутов собрал военный совет.
— Надо уходить, — мрачным голосом заявил он.
Сидевший рядом Акулинин придвинул к атаману карту:
— Куда?
Дутов ткнул пальцем в большое желтое пятно, ласкавшее глаз:
— В Тургайскую степь. В самом Тургае, насколько мне известно, находится нетронутый склад боеприпасов.
— До Тургая — шестьсот верст, — осторожно заметил Акулинин.
— Главное — вырваться из Краснинской. А в степи нас — ищи-свищи… И глаза сломаешь, и ногти обдерешь. Проще найти иголку в стоге сена, — Дутов замолчал, с хрустом помял себе пальцы, которые у него словно не имели костей, легко гнулись даже вбок.
Он походил по комнате, остановился около Акулинина, грузно навис над ним:
— Как, Иван Григорьевич, считаешь, прорвемся мы или нет?
Начальник штаба приподнялся на стуле:
— Иного выхода нет, Александр Ильич.
«Надо бы побеседовать с казаками, все объяснить, — подумал Дутов. — Люди должны знать — либо мы вырвемся отсюда, либо погибнем». На отрывном календаре, висевшем в избе на стенке, было шестнадцатое апреля восемнадцатого года. Прорыв назначили на семнадцатое.