— Говорят, этот попик и есть наш новый начальник контрразведки.
— Фьють! — удивленно присвистнул Удалов. — Как бы наш Семен не вляпался в какой-нибудь навоз.
— Я тоже об этом думаю. Но — бог не выдаст, свинья не съест. Будем надеяться, что Сенька окажется хитрее этого попика.
Ковер с беспамятным атаманом тихонько, по сантиметру благополучно двинулся вниз, — поднимать его, чтобы заменить лопнувшую веревку, не стали, — а вдруг треснет и другая, и тогда спеленутый атаман сверзнется вниз, на камни.
— С каким бы удовольствием я плюнул бы на все и вернулся в Оренбург, — неожиданно проговорил Удалов вновь, приложил пальцы к ободранным, сочившимся сукровицей губам, — или в Семиречье.
— Тс-с-с! — калмык предупреждающе вскинул голову.
Но Удалов его не слышал.
— Семиреченская земля — такая богатая, что и белых бы прокормила, и красных… Чего нам делить и хлестать друг друга до смерти? А, Африкан? Почему мы этим занимаемся, а?
— Тс-с-с!
— Не затыкай мне рот, Африкан!
— А я и не затыкаю, — с сожалением посмотрел калмык на напарника.
Он и сам с удовольствием остался бы в Семиреченском крае, хлебном и рыбном, расположенном между великими кыргызскими озерами Балхаш, Сасыколь и Алаколь и грозными тянь-шаньскими и джунгарскими хребтами. По благословенной территории Семиречья протекает семь рек, потому край так и зовется, — это Или, Саратал, Биен, Аксу, Лепсы, Баскан, Сарканд.
На всех этих реках калмык бывал.
По лицу Бембеева пробежала судорога, он отвел глаза — не хотелось никого видеть, ни Удалова, ни Дутова, ни попика, который, словно что-то почувствовав, перевесился через ледяной карниз и теперь пристально вглядывался в калмыка. Была бы воля Африкана, он застрелил бы этого человека. Но нельзя. Сейчас положение такое, что не палить друг в дружку надо, а аккуратно поддерживать под локотки, потакать во всем, и держаться вместе. Только вместе. Если разойдутся и начнут действовать врозь — это будет конец. Для всех конец — для правых и виноватых, для контрразведчиков и для этих самых… как их? — чекистов, для казаков, полжизни проведших на фронте, и тех обозников, которые, кроме пука из кобыльей задницы, ничего толкового за все годы военной жизни и не нюхали, — всем каюк.
Ах, как напрягся священник! Интересно, почему он не носит крест? Может быть, он и не священник вовсе?…
Скрестились два взгляда, священника и калмыка, только искры во все стороны полетели. Вспыхнуло пламя и погасло. Никто не увидел его — только Африкан да попик, хотя ни один из них до конца и не понял, что происходит. А происходило нечто печальное — все они теряли родину. Навсегда.