— Это с какой же такой стати? — Давыдов насмешливо сощурился.
— Да с той! — Удалов вновь ударил себя кулаком по колену. — Он над моей женой целых полгода измывался, насильничал…
Давыдов невольно присвистнул:
— Вот это фокус-покус! Ну-ка расскажи поподробнее!
— А чего тут рассказывать? — Удалов смахнул с глаз внезапно подступившие слезы, у него начала нехорошо подрагивать нижняя челюсть, зубы издавали мелкий громкий стук.
Говорить о Дутове и Саше было трудно, и тем не менее Удалов рассказал все, что знал.
— Н-да, вот, оказывается, какая сложная канделяшка — наша жизнь, — крякнул Давыдов, выслушав пленника, почесал пальцами затылок. — Расстреливать мы тебя не будем, — наконец произнес он, — поезжай к своему Ергаш-Бею, завязывай с ним контакт, закручивай в узел, но связи с нами не теряй… Понял, мужик?
— Понял, чем дед бабку донял.
— Иначе и дому твоему, и разлюбезной твоей придет конец — предупреждаю. Отпуская тебя, я рискую, это грозит мне расстрелом. Так что в твоих руках, мужик, не только твоя жизнь и жизнь твоих родных, но и моя, понял?
— Я не подведу, — твердо пообещал Удалов. — Я и сам бы хотел разделаться с атаманом, но как? В одиночку до него не добраться.
— Молодец, правильно мыслишь, — похвалил Удалова начальник регистропункта.
— Дутов — зверь матерый, брать его в одиночку опасно.
Через два часа Удалов двинулся дальше — в темноте, до утра, ему надо было одолеть изрядный кусок пути. Расщедрившийся Давыдов, несмотря на голодный паек Семиречья, дал ему в дорогу ковригу хлеба, кусок вяленой баранины, а для Ходи — полмешка овса.
— Считай, это твое жалование наперед, — сказал он, — ты ко мне на службу поступил, а я тебе плачу за это… Понял, мужик?
…Вечером в комнате, которую Давыдов снимал для «личных нужд», раздался тихий стук. Давыдов ужинал, перед ним на столе лежал рядом с хлебом тяжелый старый револьвер, горластый, крупного калибра, с убойной силой крепостного орудия. Давыдов поспешно взвел курок и накрыл оружие газетой.
— Кто там? — выкрикнул он. — Входи, коль не шутишь.
Не заперто!
Дверь открылась. На пороге стоял Чанышев.
— Касымхан! — возбужденно воскликнул Давыдов, поднялся с табуретки. — Вернулся? Живой?
— Как видите, живой, — Чанышев неожиданно смущенно улыбнулся. — Извините, если не оправдал ваших надежд.
— Давай на «ты», мы же договорились, — в голосе Давыдова появились виноватые нотки. — Садись, повечеряй со мной!
— Спасибо, сыт — Чанышев сделал церемонный жест, — уже поужинал.
Давыдов поспешно, легко, с неожиданным проворством для его плотной фигуры подскочил к гостю, обнял, похлопал ладонью по спине.