После собрания Дутов подошел к Лосеву, несколько минут молча, покачиваясь с носка на пятку и обратно, смотрел тяжелыми недобрыми глазами в его глаза, потом сжал пальцы в кулак, демонстративно повертел этот кулак перед собой:
— Ну, смотри, Лосев!
Лосев взгляд командира полка выдержал, глаз в сторону не отвел — был он калачом не менее тертым, чем сам Дутов. Рот у Лосева дрогнул, насмешливо пополз в сторону.
— Смотрю, господин войсковой старшина, — жестким голосом произнес офицер.
— Смотри…
— Смотрю!
Шестнадцатого марта 1917 года Дутов прибыл в Петроград. До начала съезда оставалось еще семь дней — уйма времени.
Петроград поразил Дутова. Это был неопрятный незнакомый город, населенный дезертирами и «гопстопниками», начисто лишенный интеллигентности и романтического флера, который он всегда имел ранее.
На лицо Дутова наползла брезгливая гримаса, будто у него заболели зубы. Гримаса эта не сходила несколько дней — войсковой старина с нею ложился спать, с нею просыпался утром, чистил зубы толченым мелом, сдобренным для запаха малиновой эссенцией, — новинкой, выпущенной московской фирмой Брокара. В умывальнике он пытался смыть ее, обливаясь водой до пояса, оставляя на полу лужи холодной воды.
Неприятный ветер с моря прошибал до костей, приносил тяжелый дух горелого угля — совсем рядом, в заливе, невидимые с Петроградских улиц ходили боевые корабли. Обыватели, задыхаясь от гари, паниковали: «Корабли-то немецкие…» Но корабли были наши. По Неве курсировал миноносец с гимназическим названием «Забияка», лихо разворачивался и с успокаивающим масляным рокотом резал темную воду узким ровным носом, также вызывая нервный срыв у жителей:
— Корабль этот прислан для того, чтобы при подходе немцев расстрелять Адмиралтейство, в котором хранятся минные карты Балтийского моря.
— Глупость какая! Глупее просто придумать нельзя! — сердились флотские офицеры.
Дурные слухи эти распространяли дезертиры.
На тротуарах было полно мусора. Пустые консервные банки, бутылки, под ногами битое стекло, и кругом — горы подсолнуховой шелухи. Кажется, что семечки в Питере грызли все — от ленивых татар-дворников до крикливых министров Временного правительства. Хмурые, словно бы порохом набухшие тучи плыли над городом. Было тревожно.
По улицам ходили патрули из юнкеров, их недобрыми взглядами провожали расхристанные фронтовики, но стычек не было — солдаты не задирали юнкеров, юнкера не трогали солдат. По Невскому проспекту ездили броневики, неуклюжие, с пулеметами, хмуро глядящими из бойниц. Техника эта была ненадежная — тяжелый броневик, обшитый железом, мог увязнуть в любой луже. Иногда попадались группы людей, одетых в одинаковые черные полупальто, в похожих по покрою кепках. Люди эти с бледными, костлявыми лицами держались друг друга, — это были патрули рабочих Путиловского и Обуховского заводов — самых революционных в Петрограде.