А потому я решительно поднялся и направился к креслу, на которое в беспорядке, в порыве страсти, побросал свои шмотки. Кое-как разобравшись в них, принялся одеваться. В порядке очередности: носки, брюки, трусы, — пардон, перепутал: трусы, брюки, — рубашка, пуловер.
— Ты куда? — удивленно спросила Роза.
— В дорогу, — сказал я. — Труба зовет. Мне нельзя у тебя долго задерживаться: разомлею, а то, чего доброго, и вовсе засну. А разомлевший, равно как и спящий, воин — уже не воин, а шмат мяса, костей и ливера, с которым можно делать все, что угодно.
— Но ты же сказал, что не знаешь, куда тебе ехать, — она обиженно надула губки.
— Ничего подобного. Я сказал, что мне кровь из носу нужно попасть на похороны Четырехглазого.
— И ты сейчас туда едешь?
— Угу, — я кивнул. — Если хочешь, поехали со мной.
— Давно бы так! — она проворно вскочила, уже совершенно не стесняясь — не говорил ли я, что оба мы чувствовали себя, словно давным-давно вместе? — скинула порванный пеньюар и тоже принялась одеваться.
Полуприкрыв глаза, я наблюдал за ее движениями. Стройная, изящная, хрупкая. Каждый жест — выверен, каждое движение — совершенство. Ну, натурально — лебедь белая. И вместе с тем что-то хищное. Она и в постели вела себя так же — то лебедем, то пантерой. Правда, за сравнение не поручусь, поскольку с представителями животного мира спать не доводилось, но, во всяком случае, именно такое сравнение у меня и напрашивалось.
Много времени на сборы ей не потребовалось. Брючки, белая блузка, черный жакет. Несколько ловких движений над волосами — и готова прическа. Несколько мазков пудрой и губной помадой — и макияж наложен. Впрочем, с ее-то данными грех было долго торчать перед зеркалом, прихорашиваясь — подозреваю, что ей шло буквально все, включая униформу путейца-ветерана.
— Я готова, — отрапортовала она.
— И я готов, — подтвердил я.
Мы вышли в ту самую комнату, что была оснащена суперлюстрой, и довершили начатое — я влез в свою слегка потрепанную, но все еще крепкую и теплую куртку, она накинула на плечи темно-синий плащ, изнутри чем-то утепленный, и покинули дом.
Дверь она запирать не стала, а в ответ на мой удивленный взгляд пояснила:
— Чужие тут все равно не ходят.
— Свои-то ходят, — возразил я.
— Ну и пусть ходят. Может, им надо чего.
Железная логика. Конечно, надо. Кабы ничего не надо, так они и не ходили бы — дома сидели.
— А если Камена объявится?
— Сядет и будет ждать. Мы же все равно потом ко мне поедем, вот и встретишься с ним. Ты же этого хотел.
— Ну, да, — кивнул я. Эка она ловко — после похорон все равно к ней поедем. Хотя, наверное, так и сделаем. Появляться дома рискованно, а о том, что у меня сами собой завелись шашни с его бывшей подругой, Камена пока не знал. Да и никто другой, исключая нас двоих, не знал. Так что в этом доме мне находиться было не опаснее, чем в любом другом месте.