«Эх, — загрустил князь, вспомнив родную сторонку, — где вы сейчас мои грады и терема? Что с вами деется?.. И что деется с женой-лебедушкой да детками моими?.. Как они там, горемычные?.. В Трубчевске ли?.. Или все же в Курске, куда свет-княгиня намеривалась, взяв деток и десяток гридней для охраны, прибыть, чтобы быть к нему, князю ближе и встретить его как можно раньше при возвращении из похода?.. И никакие его уговоры, чтобы находилась в крепком детинце Трубчевска и не подвергала ни себя, ни деток опасностям, не действовали. Так и заявляла раз за разом: хочу, дескать, быть к тебе, сокол мой ясный, ближе… Известное дело, если баба что втемяшит себе в головку, то того уже ни словами ласковыми, ни укором гневным не вышибить. Это как с норовистым конем, которому шлея под хвост попала — ничто его не удержит…»
Вот уже как три седмицы прошли с того злополучного дня, когда русские дружины, приведенные им и его старшим братом Игорем к Калке, пали от стрел и сабель половецких. А кто не пал, те, как и он, были взяты в полон. Раны, скорее ушибы, полученные князем в бесконечном трехдневном сражении, стали заживать. Кольчужка и щит, сработанные русскими кузнецами-умельцами, а также его воинское умение и, конечно же, везение, уберегли Всеволода Святославича от тяжких рубленых или колотых ран, сломанных костей. Ну, а ушибы, покрывавшие тело князя большими сизо-лиловыми пятнами, хоть и были болезненны до зубного скрежета, но опасности не представляли.
Воинская справа князя была снята еще в первый день прибытия в стан хана Романа Каича и теперь красовалась, как главная добыча, в шатре самого хана. Из всего боевого снаряжения князю оставлены были только сапоги из толстой кожи с широкими голенищами и тонким каблуком. Еще оставлен был и крестик на тоненькой шелковой тесемочке. Будь крестик золотым или серебряным, скорее всего, и его бы отобрали жадные до блеска злата половцы, но крестик был простой, из кипарисового древа, потемневшего от времени и человеческого пота, поэтому никакой ценности для язычников не представлял.
Идя в поход, Всеволод хотел было иметь при себе небольшой золотой крест, подаренный еще матушкой — уж очень он им дорожил, как памятью о покойной княгине — но супруга Ольга присоветовала взять с собой ее крестик, при нем же снятый ею со своей изящной шейки.
«Иисус Христос не признавал злата, — сказала она мягко. — Он предпочитал все простое. Даже чаша, из которой Он вкушал, была деревянной. Потому возьми мой простой крестик — и он, верю, сохранит тебя во время похода от вражьих стрел и мечей, от копий и сулиц. Золотые же мы наденем, когда живой и здравый вернешься домой».