Новая девушка вела себя с безукоризненным достоинством. Билли вынужден быть отдать ей в этом должное. Даже когда еще одна пуговица отлетела от недозастегнутой ширинки, она не потеряла душевного равновесия.
— Я потеряла еще одну пуговицу, — все, что она сказала. Она уже повязала вокруг талии чистенькое голубенькое полотенце, вроде фартучка, чтобы спрятать обнажившиеся розовые трусики.
За несколько часов до закрытия Билли говорил себе: «Лучше бы я послал ее домой с самого начала». Но потом это как-то выскользнуло из его памяти, и когда подошло время закрываться, он был ужасно удивлен, обнаружив, что он велел двум другим девушкам идти, а новенькой — остаться.
— Ну, это потому, — успокаивал он себя, — что я чувствую, она нуждается в дополнительных инструкциях.
Может быть, в этом мире для личного счастья необходима некая доля паранойи. Человеку не обязательно иметь мессианский комплекс, но, с другой стороны, мало чего хорошего получается и от полностью иконоборческой точки зрения на себя и свое положение. Гевиннер был романтиком. Мы уже открыли эту его тайну. Простой факт его подъема на башню дома Пирсов дал нам больше, чем ключ, к этой доминирующей черте его характера. Конечно, Америка в целом и южные штаты в частности являются воплощением настоящего романтического жеста. Это было открыто и установлено в череде поколений вечным Дон Кихотом. С течением времени, конечно, бизнесмены взяли верх над Дон Кихотом, и тот оказался в изгнании в собственном доме: по крайней мере, когда романтика покорения новых земель выдохлась. Но изгнание не загасило его сверкающий дух. Его замки нематериальны, его дороги бесконечны, посмотрите в глаза американцам, и вы быстро встретите прекрасное печальное безумие его взгляда, или заметите его руки, делающие угловатые, но широкие жесты, или встретитесь с ним, просто передавая солонку незнакомому соседу за столиком неописуемой закусочной в каком-нибудь американском «обжорном ряду». Он может заговорить с вами со спокойной мудростью о дорогах того мира, где он странствовал в своем рыцарском поиске. Он может рассказать вам, где можно быстренько трахнуться в городе, удаленном на две тысячи миль от точки, где вы встретились с ним, или может отвести к такому же месту за ближайшим углом. Или, может быть, его карманный ножичек только что вырезал романтически большую и славную дыру в стене уборной на станции. Рабочий он неважный, хотя иногда — блестящий. Его работа занимает не слишком большую часть его сил и времени, и он питает отвращение к жировым отложениям, накапливающимся на нем от сидячей работы. Он не умеет обращаться с полицейскими. Для них он слишком американец. Наша полиция ладит только с фальшивыми и бездуховными людьми, раздавленными древним колесом Европы. Дон Кихот Ламанчский не раздавлен. Его длинный скелет слишком упруг и пружинист. Наши надежды покоятся на том, что наше общество инстинктивно любит его, и что из него получится блестящий политик. Наша опасность — в том, что он становится нетерпеливым. Но кто может сомневаться при встрече с ним, отвечая на его крепкое импульсивное рукопожатие и замечая безумную честность его взгляда, что это он, человек, наконец-то избранный? И тогда — какое нам дело до его безумия?