Сегодня я влюбляюсь в диетическое печенье. Я и раньше его ела, но не так, как сегодня. Я откусываю кусочек и чуть не падаю со стула от урагана вкусовых ощущений — соленое, сладкое, хрустящее, оно идеально! Я мечтаю, чтобы оно не заканчивалось. Я начинаю жевать медленнее и уже не думаю о том, чтобы откусить еще кусочек до того, как проглотила тот, что у меня во рту (как я обычно ем). Я растягиваю удовольствие, наслаждаясь ярким моментом: мое внимание полностью сосредоточено на вкусе — лучше, чем в ресторане с пятью звездами. Все другие мысли исчезают. В итоге я заворачиваю остаток печенья в салфетку и прячу в обувь до особого случая. Звуковой сигнал возвещает, что время обеда подошло к концу, и мы, как в фильме про зомби, возвращаемся в комнату для медитации к своим зафу — в моем случае к стулу.
Я начинаю клевать носом, сидя на стуле и думая о том, что время течет слишком медленно, но даже здесь оно все-таки движется. (Я чувствую себя очень мудрой.)
К этому моменту на мне пижамные штаны и старые, изъеденные молью войлочные носки (здесь почти заморозки, и мне пришлось их позаимствовать, как и резиновые сапоги, дополняющие картину). Так как никто не смотрит на тебя, ты и сам перестаешь на себя смотреть. За все время ретрита я не увидела ни одного зеркала — еще одно облегчение. Я замечаю, что начинаю замедляться, и это пугает меня, словно я дойду до полной остановки и превращусь в статую. Во время динамической медитации я едва передвигаю ноги: мое тело кажется мне балластом, который я тащу на себе, как мертвого слона. Должно быть, так чувствовала себя моя бабушка в ее последние дни, когда она волочилась по дому, как чистильщик бассейнов.
Нам позволены 15-минутные встречи с одной из наставниц, чтобы рассказать, что творится в нашем молчаливом сознании. Я иду к Джоди и говорю ей, что чувствую себя по-настоящему старой и что я в ужасе, что закончу свою жизнь, поедая булочки с остальными стариками и ковыряясь в саду для развлечения. Я чувствую, что мне недолго осталось.
Она говорит, что ей семьдесят (и это я пришла к ней жаловаться на жизнь?), и спрашивает, чему я на данный момент научилась. Я отвечаю, что освободилась от мысли, которая преследовала меня, когда я была моложе, что во мне какой-то яд, и что это только вопрос времени, когда окружающие заметят, что глубоко внутри я — ужасный человек, и уволят меня или просто прекратят со мной общаться. Я больше не чувствую себя так, но во мне все еще остались нарциссические черты. «А в ком их нет?» — отвечает Джоди. Я снова возвращаюсь к тому, как мне страшно потерять память. (Я говорю это женщине, которая действительно потеряла память. Не слишком деликатно с моей стороны.) Джоди отвечает, что я должна прекратить придумывать себе ужасы… Никто ни разу в жизни не предупреждал меня о том, что у меня есть предпосылки для потери памяти. В ее словах есть логика. Я говорю, что, несмотря на то что мы должны быть сфокусированы на себе, я начинаю возвращаться к своим старым привычкам: мое внимание начинают всецело занимать участники нашей группы, которые мне не нравятся. Если помните, мы все постоянно молчим, так почему вдруг они мне не нравятся? Я не выношу одного участника, потому что он слишком громко дышит, другого — потому что он сидит с закрытыми глазами, даже когда звучит сигнал о завершении медитации, словно он в нирване, а заодно в тибетских носках и с красной точкой на лбу. И еще меня бесит одна женщина, которая ест с открытым ртом.