Джоди говорит, что, когда она проходит ретрит с полным молчанием, мысленно она убивает нескольких человек, за нескольких выходит замуж и с некоторыми потом разводится. Она говорит мне, что я ей нравлюсь и что ей нравятся далеко не все. Я говорю ей то же самое. Новый лучший друг.
Я возвращаюсь (к чему бы вы думали?) к сидению… Оно никогда не закончится. Я начинаю подсчитывать, сколько часов осталось до того, когда мне можно будет отправиться домой. Мой мозг напоминает мне избалованного ребенка: он хочет есть, спать, поехать во Францию, чтобы прекратился этот моросящий дождь со снегом (сейчас август — что не так с этой страной?). Однако я все отчетливее ощущаю тот эффект, который оказывает на меня практика осознанности. Благодаря этому бесконечному упражнению я почти физически чувствую, что мускул моего внимания становится все мощнее: теперь я способна сохранять концентрацию на чем-то одном гораздо дольше, чем мне когда-либо удавалось. Критические голоса в моей голове никуда не делись, но из-за того, что я перестала их заглушать (или желать, чтобы они говорили что-то поумнее), они утратили часть былой язвительности. Мне уже не так страшно, что, возможно, я не такая особенная, как мне казалось. Мое эго понемногу успокаивается.
(Всего несколько дней назад, лежа в томографе, я считала свой мозг золотой сферой просветления.) Никому из нас не хочется обнаружить, что мы — такие же, как и все, и ничем не отличаемся от других. Каждому из нас свойственно заблуждение, что уж он-то — особенный и возвышается над толпой, тогда как все мы — просто люди, пытающиеся как-то справиться со своей жизнью. Если требовать от себя слишком много, жизнь перестает приносить удовольствие и мы начинаем отравлять существование самим себе. Зачем это делать? В какой момент я стала безжалостным надсмотрщиком для самой себя? Обычно, когда я за что-то берусь, то заставляю себя тянуться к той вершине, достигнуть которой не могу, — словно мать, которая заставляет ребенка лезть из кожи вон, пока он не съедет с катушек. Почему я не могу просто оставить себя в покое? Я осознаю, что, возможно, испытываю такой стресс, потому что постоянно пытаюсь улучшить себя, в то время как достаточно просто быть собой с этими простыми и неоригинальными мыслями. По мере того как я сижу и наблюдаю за своими мыслями, мне кажется, что они поднимаются на поверхность, как поднимается осадок в ведре с чистой водой. Каждый раз, когда осадок поднимается со дна на поверхность, вода внизу становится чище.
Когда я перестаю наседать сама на себя, то замечаю, что мое самобичевание за то, что я делаю недостаточно, постепенно проходит. Я даже начинаю чувствовать, как мои мимические мышцы пытаются сложиться в улыбку. У меня начинает получаться делать шаг в сторону и наблюдать за своими мыслями. Когда я замечаю хотя бы след негативной мысли или намек на пережевывание одного и того же, мне удается перенаправлять фокус внимания на свое тело, где я ищу следы физического напряжения, вместо того чтобы раскручивать спираль негативных мыслей. Я всегда говорила, что невозможно определить приближение депрессии, потому что у человека нет запасного мозга, чтобы оценить, что что-то не так, как это можно сделать, например, с пальцем или с шишкой. Так что я точно знаю, что не дождусь предупреждения в словах, и вряд ли подумаю: «Ой, я подхватила депрессию. Что же мне теперь с ней делать?» Однако благодаря всей этой практике осознанности и тренировке мозга я знаю, что смогу