Она не клюет на приманку, а говорит устало:
— Налей матери выпить. Мне грустно.
— Почему тебе грустно? — Я встаю, иду к бару. — Ведь скоро выйдет твоя книга.
— У монсеньора Макса плохие новости. Рак легких прогрессирует.
— Очень жаль. Я думал, ему все успешно вырезали.
— Монсеньор тоже так думал. Он принял плохую новость достойно. В конце концов, он божий человек и знает, какая награда ожидает его на Небесах.
— А тот, кто скрывает свой возраст, может попасть в рай? — поддразниваю я.
— Женщинам этот грех прощается, — отвечает мать. — А теперь расскажи, что поделывают эта сифилитичка, Вавилонская блудница, и ее братец.
— Шеба сейчас гостит у своей матери через дорогу. Тревора передали в хорошие руки, он лечится в Медицинском университете. Между прочим, Шеба не сифилитичка и не Вавилонская блудница.
— Так я тебе и поверила! Евангелина выжила из ума, Лео. Ей хуже день ото дня. Нужно поместить ее в приют.
— То же самое мои друзья говорят о тебе.
— Пригласи их на презентацию моей книги. Я порадую их лекцией об интеллектуальных коннотациях уличного дублинского сленга в «Улиссе».
— Лучше уж я сразу их пристрелю, чтоб они не умерли от скуки. Так, по крайней мере, будет гуманней. Быстрая смерть без мучений.
— Это последнее эссе из книги. Венец труда всей моей жизни.
— Да, адский труд — копаться в самом ужасном романе, когда-либо написанном под луной, — дразню ее, как всегда.
— В тесте SAT[123] у тебя по английскому языку всего четыреста девяносто девять баллов. Посредственность! — парирует мать.
— Кажется, вышло распоряжение об отмене этих треклятых тестов?
— Они будут преследовать тебя до могилы! Ты всегда плохо писал тесты. Это помешало тебе добиться успеха.
— Как же это мне помешало?
— Ты мог бы стать писателем! А не разносчиком сплетен.
В городе стоит жара, и все же я решаю идти пешком к Колониал-лейк, в сторону Брод-стрит, и поздороваться с чарлстонским солнцем, пропущенным через листья пальм. Когда сворачиваю на Трэдд-стрит, от послеполуденной влажности у меня рубашка прилипает к потному телу, напоминая шкуру рептилий. В Чарлстоне бывают дни настолько жаркие и влажные, что кажется, будто плывешь по-собачьи в бассейне с горячей водой. Со стороны гавани дует ветер, и я снова вдыхаю запах Атлантики, запах настоящего океана, который с детства помнят мои ноздри. Я не спеша лавирую по узкой, чистенькой, уютной улочке, ставшей местом моего обитания. Я вернулся в родную гавань. Тихий океан мрачнее, холоднее и больше Атлантического. Если уж выбирать, то я в любое время года предпочел бы Гольфстрим течению Гумбольдта. По дороге я полной грудью вбираю в себя чистый свежий запах, который встречает меня после странствий.