— Да уж получше, чем здесь, — бросаю на ходу, направляясь к своему кабинету.
Я снимаю табличку, которую повесил перед уходом: «Сошел с ума. Скоро вернусь. Лео Кинг». И пишу колонку для завтрашней газеты. Ковбой снова в седле.
Но есть один ритуал, который я должен исполнить, чтобы почувствовать себя в полном здравии. На следующее утро, в пять часов, я достаю свой велосипед и отправляюсь в пункт доставки, где, бывало, Юджин Хаверфорд сидел в темноте и рассуждал о последних новостях, пока я быстро и ловко упаковывал газеты. Мистер Хаверфорд умер девять лет назад, и некролог ему писал я. Сейчас мне нужна его помощь, в последний раз.
— Здравствуйте, мистер Хаверфорд, — мысленно говорю я.
— В чем наша работа, помнишь, сынок? — спрашивает он.
— Наша работа — доставлять людям новости со всего света, сэр, — отвечаю я вслух.
— И делать это своевременно. Каждый день, триста шестьдесят пять дней в году, мы должны делать это своевременно. А теперь в путь. Наши подписчики ждут тебя. Ты им нужен.
— Они могут на меня рассчитывать, сэр.
— Потому я и держу тебя, маленький засранец.
— Спасибо за вашу доброту, мистер Хаверфорд.
— Хватит трепаться, сынок, — обрывает с улыбкой мистер Хаверфорд и закуривает. — Пора за работу.
И снова я пускаюсь затемно в путь. Вынимаю воображаемую газету и метким броском отправляю на крыльцо первого дома по Ратлидж-стрит. Луна подсвечивает Колониал-лейк, газеты одна за другой падают на веранды домов, мое тело досконально помнит этот давний маршрут. Поворачиваю налево, на Трэдд-стрит, мечу газеты обеими руками, любуюсь параболами, которые они описывают в воздухе. Окликаю по именам своих подписчиков, многих давным-давно нет в живых. «Приветствую вас, мисс Пикни! Доброе утро, мистер Траск! Как дела, миссис Гримболл? Отличного дня вам, миссис Хэмилл! Здравствуйте, генерал Гримсли!»
Я быстро еду по самым красивым улицам в Америке, улицам моего родного города. Я знаю, что Чарлстон должен вылечить меня. Нет такой душевной смуты, с которой не справился бы Святой город. У Легар-стрит поворачиваю на юг, газеты так и разлетаются по сторонам. Проезжаю мимо Сворд-Гейт-хауз. Оставляю невидимые газеты возле дома миссис Жерве, и возле дома Сейньосов, и возле дома Мэйбэнксов. Я обслуживаю самые славные семьи моего воздушного города, проезжая мимо просторных садов, залитых утренним солнцем, где цветут лигиструмы, белые олеандры и лавандовые азалии. Птицы задают в мою честь утренний концерт, но я не могу помедлить, налегаю на педали. Я снова слышу забытую музыку просыпающегося города: лают собаки, газеты опускаются с шорохом на теплые доски, как кефаль, которая резвится над лагуной. И запах свежесваренного кофе, конечно! Эта тайная радость, которую я позабыл. Адвокаты, ранние пташки, спешат в свои конторы на Брод-стрит, как раньше спешили их отцы и деды. Это Чарлстон. На все четыре стороны света звонят колокола Святого Михаила. Это Чарлстон, и он принадлежит мне. Я счастливчик уже потому, что могу слагать гимны этому городу до конца жизни.