Арысь нас долго не задержала. Поезд тронулся сразу же после митинга, и перед ним на многие сотни километров открылась зеленая улица.
Что же касается бани, то о ней уже никто и не вспоминал. Все сейчас думали о другом — о начавшейся войне. И разговоры были только о ней.
— Все-таки Гитлер наплевал на заключенный с нами договор о ненападении, — заговорил капитан Е. М. Кваша, когда в командирском вагоне несколько улеглась сутолока первых минут отъезда.
— Но как же тогда понимать сообщение ТАСС? — недоуменно отозвался кто-то. — Ведь там ясно сказано, что у нас с Германией все в порядке, что она и не собирается идти на Советский Союз войной.
— Я так полагаю, — не поднимая головы, сказал замполит батальона. — Что не народу было адресовано это сообщение, а тем заграничным акулам, которые изо всех сил старались побыстрее столкнуть нас с Германией лбами. Сообщение ТАСС — это, я думаю, с нашей стороны тактический маневр. А что ты думаешь? Было бы лучше, если б мы во всеуслышание объявили о приготовлении фашистов к войне с СССР и тем самым развязали бы им руки?
— Но ведь они все равно войну начали.
— Это уже не от нас зависело. Такая, значит, у них бандитская натура, одной рукой по плечу похлопывать, вроде дружбу изображать, а другой ножом в спину метить.
— Да, кажется, Гитлер замахнулся…
— Уже не замахнулся, а ударил. Причем изо всей силы, — откликнулся командир танковой роты старший лейтенант Егоров, награжденный орденом Красного Знамени еще за бои на Халхин-Голе.
— Ну, сила его, допустим, поменьше нашей, — возразил капитан Кваша.
— Вы так думаете? — Это уже политрук Ш. У. Столбун.
В мою бессемейную бытность мы жили с ним в одной комнатушке, отгороженной в казарме на троих замполитов. Меня всегда привлекала в нем спокойная рассудительность знающего себе цену человека.
— Если вы так думаете, то ошибаетесь. — Столбун сосредоточенно свел черные, красиво, как у девушки, изогнутые брови. — Сила и у него немалая. На гитлеровцев теперь чуть ли не вся Европа работает. Они там всю промышленность, всю экономику поставили на военные рельсы. А вы говорите, сила поменьше нашей!
— И все-таки посмотрим, что у Гитлера из этого получится, — сказал комбат. И в его голосе мне послышалась злая ирония.
— Получиться, конечно, у него ничего не получится, фашистам по зубам обязательно дадим. Но война, думаю, будет тяжелой, — сказал замполит батальона.
После этих его слов в теплушке надолго воцарилась тишина. И лишь внизу, под нами, колеса торопливо выстукивали свою однообразную мелодию, будто выговаривая: «На вой-ну… На вой-ну…»